Воспоминания и мысли - [5]

Участие моего отца в больших политических движениях, как то: в билле о реформе, в уничтожении невольничества и торговли черными, в вопросе о свободном обмене и др. – способствовали тому, что мы рано начали интересоваться общественными вопросами нашей страны и ее историей.

Сестра и я провели два года в школе в Ньюкасле. Гарриет не любила учиться и откровенно признавалась в этом, что очень огорчало нашу учительницу, которая была не особенно строга; она предоставляла нам большую свободу, которою мы, конечно, широко пользовались. Она была добрая, сердечная женщина. Ей удалось, по ее мнению, открыть у сестры большой талант, «искру гения». Талант она увидела в сочинениях и интересных рисунках пером. Мы только позже узнали, что учительница наша собирала и прятала исписанные сестрой листки и, при случае, читала их своим друзьям. Это были материалы для сочинения «История Итальянских Республик». Поля тетрадок, в которых Гарриет писала свое сочинение, были испещрены подходящими к тексту иллюстрациями; рисунки были большей частью юмористические и чрезвычайно оригинальные. Я уже говорила, что в жизни нашей бывали заботы и огорчения. Да могло ли быть иначе в такой многочисленной семье? К тому же почти все мы отличались большой чувствительностью и мягким сердцем, что мало способствует душевному миру и спокойствию.

Годы шли. Отец проводил всех своих дочерей к алтарю нашей деревенской церкви в день их брака. Одна за другой покинули они родительский дом. Глубоко запечатлелся этот день в памяти каждой из них. Утром отец входил в комнату невесты, молча он нежно обнимал свою дочь, сильно билось его сердце и выдавало старательно сдерживаемое волнение. – «Отец, у вас остаются другие дети». – «Дитя мое!..» – начинал отец, и, не будучи в силах продолжать, еще сильнее, еще нежнее обнимал свою дочь. Им руководило не эгоистическое чувство, об этом не могло быть и речи. Страх за будущее своего дитяти овладевал им, как и нашей матерью.

Нелегко говорить о его любви и нежности тем, которых он так сильно любил. Вот несколько строк, написанных моей сестрой, госпожой Мейеркоффер, они дают некоторое понятие о характере нашего отца:

«Трудно передать словами то понятие, которое сложилось у меня о жизни и характере моего отца. Никогда не читал он нам морали; но его прямота, благородство и высокие чувства отражались во всех его словах, делах, во всей его жизни. Разговор его казался мне чистым, прозрачным ручьем, не сознающим благодеяний, которые дают его светлые прохладные воды. В объяснениях отца чувствовалось горячее желание поделиться тем, что он знает, что его самого интересует, им не руководило желание учить. Трогательно было видеть, как этот человек, обладавший огромными познаниями, со вниманием слушал своих собеседников, когда те говорили о чём-либо, ускользнувшем от его наблюдений».

Как теперь помню наши прогулки с отцом, продолжавшиеся иногда от десяти часов утра до самого вечера. Мы посещали фермы и целыми часами наблюдали, бывало, за дренажными работами на каком-нибудь малоплодородном участке, который через год преображался уже в обработанное засеянное свеклой поле; еще через год там сеяли овес.

Иногда мы смотрели, как снимали кору с только что срубленных деревьев; мне кажется, что я еще чувствую аромат веток дикой сосны, благоухающих на свежем воздухе.

Случалось нам проезжать через дворы, наполненные стогами сена, и мимо загонов, где стоит скот. Животные вытягивали свои шеи, чтобы схватить куски репы, приготовленной для них. У меня сохранилось самое приятное воспоминание о том, как сопровождали нас иногда фермеры во время наших объездов. Чувствовалось, что у них полное доверие к советам отца. Они хорошо знали его честность, справедливость и желание быть полезным. Если они не соглашались с его мнением или же он не одобрял их доводов, они никогда не сердились, они понимали, что он вовсе не стремился настоять на своем, а только хотел работать вместе с ними для достижения наилучших результатов. Было так много внимания и доброжелательности в его манере объяснять им, как нужно поступать, что делать, при этом он всегда считался с их затруднениями – в конце концов они уступали его стойкости и прямоте. Его нравственные достоинства, его полнейшее бескорыстие, отсутствие авторитетности, полнейшее отсутствие угрюмости или дурного расположения духа при исполнении своих обязанностей – всё это должно было действовать благотворно на простых необразованных людей, давая им более высокое понятие о том, что честно, благородно и справедливо. Отец мой был праведник в том смысле, в каком говорит текст Св. Писания, то есть у него было нечто более высокое, чем обыкновенная честность.

Помню наше возвращение домой после окончания дневной задачи. Это были веселые, безумные скачки по полям, заросшим высокой травой, возле Гекзаммейра или по равнине Эйдона. Мы наклоняли головы, чтобы град или дождь не попадал нам в лицо, а лошади, подгоняемые непогодой, мчались еще быстрей. Случалось промокнуть до костей: промокшие амазонки становились тяжелыми, замерзшие вуали делались твердыми и, обрисовывая черты лица, походили на маски, под которыми скрывались свежие, розовые щеки. Летними, теплыми вечерами, проезжая по роскошным зеленым долинам, мы умеряли бег наших коней и не спешили возвращаться домой. Пели скворцы. Порой в их пении слышались грустные ноты, находившие отзвук в сердце, точно пророчество страданий звучало иногда это дивное пение, страданий, которые готовит нам жизнь даже тогда, когда молодость и живое воображение заставляет видеть всё в привлекательном виде и освещенным ярким светом.