Воспоминания и мысли - [16]

Челтенхэм. Август 1864 г.

Нет слов, да и не выразить того, что чувствуешь. Пусть никогда не знаете вы такого горя. Слова мои скорее скрывают его, нежели выражают. Но Бог милостив. По своей великой милости он пролил наконец луч света в мою измученную душу. Он рассеял мрак, окружавший меня. Со смирением простерлась я во прахе перед Ним и возблагодарила Его за этот свет, как никогда в жизни не благодарила ни за одно благодеяние. Тяжел был страшный удар. Голубка чистая! Самая легкая смерть должна была; казалось, быть для нее ужасна. Никогда не забыть мне этих минут: падение, внезапный крик, потом молчание, мертвая тишина! Как больно было видеть малютку на руках отца. Головка покоилась у него на плече. Мертвенная бледность покрывала ее лицо. Чудные золотистые волосы смешались с кровью. Будь на то воля Создателя, с какой радостью умерла бы я вместо нее. Хоть бы малейший признак сознания, какое-нибудь движение, прощальный взгляд! Но сознание не вернулось, хотя жизнь еще чуть заметно теплилась в маленьком теле. Мы звали ее, но она не слышала отца и мать, которых так нежно любила. Скоро всё кончилось. Светильник погас. Это была наша единственная дочь, свет очей наших. Живая, веселая, как бабочка порхала она по дому, оживляя все и всех. В течение своей короткой жизни она никогда не была больна. Никогда не доставила она нам ни забот, ни беспокойства. Жизнь ее протекала в любви и радости. В день своей смерти она утром сказала мне только что выученные ею наизусть строки:

Каждое утро встает солнце яркое и радостное,

Но приходит вечер, а за ним холодная и темная ночь.

Далеко, далеко та страна, где царит вечный день.

«Холодная и темная ночь» настала для нее слишком рано. В тот же день, в 7 часов вечера, она упала.

Последний раз, что я с ней говорила, было по поводу хорошенькой гусеницы, которую она нашла. Придя ко мне в комнату, она просила коробочку, чтобы положить туда свою находку. Я дала ей коробочку и сказала: «Теперь уходи скорее отсюда, иначе я опоздаю к столу». Что бы я дала теперь, чтобы побыть с ней какие-нибудь пять минут. Иногда ей приходилось бороться с собой, и это нелегко ей давалось. Всего неприятнее были для нее уроки немецкого языка. Как-то ее учительница, фрейлейн Блюмке, позвала ее на урок. Девочка сидела у своего маленького стола. Схватившись за ручки кресла, она серьезно и решительно сказала: «Ш-ш… подождите минуту, я борюсь». Несколько мгновений пробыла она так, храня полное молчание, затем встала и побежала заниматься. Когда фрейлейн Блюмке спросила, что всё это значит, она ответила: «Я боролась с собой». Во время урока я слышала, как учительница сказала: «Работай, Ева, работай!» Ева ответила с живостью: «I am arbeiting изо всех сил». (Слово «arbeiting» немецкое с английским окончанием).

Прошлой осенью я вошла как-то в ее комнату, когда она была уже в постели. Мы были одни. «Мама, – сказала она, – если я уйду на небо раньше тебя, то, когда двери рая отворятся, чтобы впустить тебя, я быстро выбегу тебе навстречу, и когда ты возьмешь меня в свои объятья, и мы будем целовать друг друга, все ангелы остановятся и будут смотреть на нас». И, выражая горячо чувства, которыми было полно все существо ее, она приподнялась. Всё лицо ее светилось, сердце билось от волнения. Она вся трепетала, представляя себе картину, созданную воображением. Еще теперь вижу я ее взгляд: это не было ее обычное веселое выражение, нет, это была тихая радость, отражавшая любовь и нежность, переполнявшие ее душу. Она легла, но не могла оставаться спокойной. Поднявшись снова, она сказала: «Мне хочется еще молиться». Она уже помолилась раньше. И мы вместе молились, молились за то, чтобы состоялась эта радостная встреча на небесах.

Никогда мне и в голову не могло прийти, что она уйдет раньше меня. Казалось, смерть не коснется этого ребенка, полного жизни и радости! Любовь ее всегда проявлялась активно. Мы представляли себе всегда, сколько добра может сделать создание, в котором вполне разовьется такое чувство. Она страстно любила отца. Когда он возвращался домой, она кидалась ему на шею, ласкала его, называла самыми нежными именами. Затем вырывалась из его объятий, убегала в свою комнату и наскоро готовила какой-нибудь сюрприз (Ее маленькие ручки отличались ловкостью.). И вот она вскоре приносила какую-нибудь подушечку для булавок, покрышку для чайника или что-либо в этом роде. Таким образом, она делала отцу подушечки, поддонники для ваз – розовые, голубые, полосатые. Подарков было так много, что он никогда не нашел бы применения всем им. Теперь эти маленькие вещицы стали ему дороже всех сокровищ мира. Если у меня болела голова, она без устали смачивала мне лоб в продолжение целого часа. Ева, дорогое дитя мое! Спаситель сказал бы: «Таковых ибо есть царство небесное».

Это была натура в высшей степени правдивая, чистая и искренняя. Как Бог был милостив ко мне в лице ее!

Смотря на эту удивительную девочку, созерцая ее чистоту, ее невинность, я отдыхала душой от гнета мрачных мыслей и окружавшего меня зла. И вот радость моя исчезла… Я беспокоюсь за мужа. Какое глубокое горе! Он страдал безмолвно. Сколько терпения, сколько смирения! Он вообще любит детей и все, что свежо, молодо. Но любовь его к Еве была особенно сильна и глубока.