Воспоминания Горация - [4]

Наехав на эту преграду, телега остановилась, и несчастный случай свелся к тому, что у одного человека оказалась сломана нога, а у другого перешиблены три ребра.

Оставив нашего возницу дожидаться, пока проезд, перегороженный телегой, не освободится, мы спрыгнули с повозки и пошли вдоль фасада цирка, обращенного к Свайному мосту. Нам предстояло временно поселиться в одной из тех таверн, что занимают нижние этажи гигантского здания, заполнившего собой всю долину Мурции, которая простирается между Авентином и Палатином.

Мы были уверены, что не ошибемся, так как признаком этой таверны служила вывеска с надписью: «У апулийского медведя».

И действительно, спустя четверть часа наш возница остановился у ее дверей вместе с четырьмя другими путешественниками, которые, обладая большей храбростью и меньшей нетерпеливостью, чем мы, не пожелали его покидать.

II

Полины: их вывески, их витрины. — Кто там кормится. — Баранья голова с чесноком. — Публика, которая посещает попины. — Моя предрасположенность полюбить танцы. — Наша спальня. — Бессонная ночь. — Мы платим по счету и покидаем попину. — Я уговариваю отца выбрать самую длинную дорогу к школе Орбилия. — Облик правого берега Тибра. — Мост Сублиций.

Наша таверна была из разряда тех, что именуют попинами, поскольку снабжаются они в основном благодаря попам, то есть жреческим служителям при жертвоприношениях, продающим полагающуюся им часть жертв трактирщикам. Кроме того, эти же самые трактирщики покупают мясо вепрей, оленей и медведей, которых заставляют сражаться против людей в того рода представлениях, какие называют звериными травлями.

Помимо вывески, наша попина имела витрину, носящую название окулиферий и, судя по ее наименованию, предназначенную для того, чтобы привлекать внимание посетителей.

Витрина эта состоит из амфор, на всякий случай привязанных, чтобы защитить их от воров; кусков мяса, подвешенных на крюках и находящихся вне досягаемости для рук прохожих и зубов собак; среди этих кусков мяса можно распознать отрубы козьей туши, причем не только по их виду, но и по веточке мирта, которую мясник позаботился воткнуть в них в знак того, что животное было выращено на пастбищах, где произрастает этот кустарник, и, следственно, мясо у него будет одновременно нежным и душистым.

Рядом с этими амфорами и отрубами сырого мяса выставляют свиные вульвы, чрезвычайно ценимое простонародьем кушанье, а также печень, яйца и, в наполненных водой стеклянных чашах, где они кажутся на треть крупнее, чем есть на самом деле, образчики различных овощей, имеющихся в заведении, таких, как горох, бобы, орехи, редис и лиственная свекла.

В просветах витрины видны подвешенные к потолку большого общего зала, который одновременно служит кухней, окорока, пучки сухих трав и круглые головки сыров с соломинкой ковыля посередине.

Именно в таких попинах, где, кстати говоря, ночуют лишь завсегдатаи заведения и рекомендованные ими путники, кормятся простолюдины, рабы и ремесленники.

Поскольку при входе мы были рекомендованы нашим возницей, трактирщик, справившись о наших нуждах, главной из которых была потребность в хорошем обеде, тотчас же накрыл стол, и нам в мгновение ока подали мучную похлебку, сосиски и кровяную колбасу, вареную баранью голову с чесноком и лиственную свеклу в винно-перечном соусе.

Будучи чрезвычайно голодным, я имел несчастье, а вернее, счастье, начать с бараньей головы с чесноком и, не распробовав, проглотил кусочек этого кушанья. Привыкший к свежему мясу, сладким каштанам и чистому молоку с наших гор, я счел себя отравленным.

Тщетно я прополаскивал рот аликой,[9] поедал волчьи бобы и приправленную уксусом свежую капусту — запах чеснока, а вместе с ним и тошнота упорно держались. Отсюда проистекает моя ненависть к чесноку, ненависть, которую спустя двадцать пять лет я засвидетельствовал в своей оде, начинающейся такими словами:

Коль негодяй рукою нечестивой

Задушит старого отца,

По приговору судей да съест он чеснока…[10]

Впрочем, благодаря тому, что происходило вокруг меня, я хоть и не излечился от отравления, то, по крайней мере, на какое-то время отвлекся от тошноты. Стемнело, и, по общепринятому счету суточного времени, согласно которому двенадцать светлых часов дня делятся на три части — утро, день и вечер, — шел уже четвертый час вечера, то есть час, когда любые работы прекращаются и рабы и ремесленники могут немного отдохнуть, а скорее, развлечься, ибо в Риме развлечения простонародья никоим образом отдыхом не являются.

Так что таверна внезапно заполнилась толпой людей, наружность которых достаточно ясно указывала на их сословную принадлежность; то были матросы, поскольку мы находились всего лишь в нескольких шагах от Тибра; то были разносчики воды, поскольку мы были поблизости от городского хранилища воды; то были могильщики, спустившиеся с Эсквилинского холма; жрецы Кибелы, с кимвалами в руках явившиеся с Палатинского холма; рабы с клейменым лбом, наказанные таким образом за побег; все они требовали подать им баранью голову с чесноком, от которой меня воротило, и сосиски, которые обожгли мне нёбо.