Воспоминания - [24]

Глядя на нас, остолбеневших и растерянных, полицейский вдруг смягчился:

— Я вызову коллег. Они сделают, что надо. Постарайтесь вспомнить и сообщить нам как можно больше подробностей.

— …

— Не отчаивайтесь, — неожиданно подбодрил он.

Это уже было выше нашего понимания. Пришел другой полицейский, чуть симпатичней первого, но и он записывал наши показания явно только для того, чтобы нас успокоить.

— Что вы намерены предпринять? — спросил отец.

— Наши возможности ограниченны. Передадим сведения в другие комиссариаты, на всякий случай. Мало ли что…

— И вы не вышлете наряд на поиски? Не станете расспрашивать людей?

— Что же вы думаете, мы вот так разыскиваем всех, кому вздумалось скрываться?

— Но это же совсем другое дело! Она очень немолода..

— Я понимаю, месье, но мы не можем открыть дело только на этом основании…

— Мне что же, надо предъявить вам труп матери, чтобы вы открыли дело? Вы это хотите сказать?

Второй полицейский попросил нас выйти. Оказавшись на улице, мы поняли, что зря потратили целый час драгоценного времени. У отца зазвонил телефон. Это была директриса дома престарелых:

— Я звоню, чтобы сказать вам, что чай вашей матери остался стоять на комоде. Она к нему не притронулась.

— И что это значит?

— Это значит, что она ушла до полдника. То есть до четырех часов… вчера. Вот, собственно, и все…

— А… спасибо…

— Я созову весь персонал, соберу информацию.

— Хорошо-хорошо, — пробормотал отец.

Мы колебались, не разделиться ли нам, как при облаве, но в конце концов решили отправиться на поиски вместе. Только с какой улицы начинать?

26

Воспоминание дежурного полицейского

Многие утверждают, что их самое радостное воспоминание — это рождение ребенка. Вот и молодой полицейский так считал. Он стал отцом очень рано, в девятнадцать лет. Провел как-то ночь в клубе, после этого переспал с девушкой. Они встречались потом случайно несколько раз и смущенно перекидывались парой фраз. Но прошло три месяца, и она объявила ему, что беременна. Земля ушла у него из-под ног. Но он решил, что так тому и быть, и пара начала совместную жизнь. У них родилась дочка. Когда молодой отец взял новорожденную девочку на руки, то неожиданно для себя вдруг заплакал. Он не понимал причину этих слез: то ли сказались волнения последних месяцев, то ли страх перед будущим, то ли подействовало светящееся личико дочки. Сгорая со стыда (ведь мужчина не должен плакать), он отдал ребенка акушерке и побежал утирать слезы в туалет. Глянув на себя в зеркало, он прошептал: «Все, в ближайшие десять лет плакать не буду». Это был мысленный ответ деду, который внушал ему в детстве: «Мужчина плачет раз в десять лет».

27

Итак, я считал, что это бегство. Бабушка сбежала, как девчонка. В этой истории было много смущавших нас обстоятельств. Например, бабушкина кровать оказалась застелена, в комнате царил идеальный порядок; к тому же, судя по всему, бабушка надела свое выходное платье. В квартале, однако, все было тихо, никто слыхом не слыхивал ни о каких происшествиях. Разумеется, этого было мало для выводов, но я больше прислушивался к интуиции. Бабушка, скорее всего, исчезла по собственной воле. Возможно, мы просто старались таким образом себя утешить. Отец в эту версию не верил, говорил, что у бабушки было мало денег. Полиция ничего нового сообщить не могла. Потекли дни, состоявшие из бесконечно долгих часов.

Все наши дальнейшие действия были одно нелепее другого: отчаяние мешало нам рассуждать трезво. Я решил расклеить в районе дома престарелых объявления, как в случае, если потерялась кошка. Найти недавнюю бабушкину фотографию оказалось непросто, последние снимки были сделаны либо на фоне именинного торта, либо еще по какому-нибудь праздничному случаю. Я подумал, что смешно объявлять о пропаже человека и давать такую фотографию. Однако выбора у меня не было, а главное, не было времени на подобные размышления. Под фотографией я написал предположительное время и день бабушкиного исчезновения. И всякий раз, приклеивая объявление, я чувствовал, как странно смотрят на меня люди. Меня осуждали. Я делал что-то предосудительное. Я чувствовал, что вызываю не сочувствие, а враждебность. Как будто объявление о том, что человек ушел и не вернулся, свидетельствует о вине того, кто это объявление дает. В глазах прохожих я превращался в злодея, который дурно обращался со своей бабушкой и теперь, когда она сбежала, оказался в идиотском положении. В объявлении я указал свой номер телефона, но был уверен, что никто не воспримет всерьез мою жалкую попытку отыскать бабушку. Однако в течение нескольких часов я получил массу звонков. Звонили подростки, гоготали в трубку (я так и видел их угреватые физиономии), заверяли, что это они «укокошили бабульку»; звонили какие-то бездельники, задавали дурацкие вопросы, хотя было понятно, что помочь они не могут. Позвонил даже журналист из «Франс-Суар», который нашел эту историю оригинальной и собирался написать статью. Пожалуй, такая публикация могла бы нам помочь, но мне не хотелось превращать бабушку в персонаж рубрики происшествий. Я уж не говорю о том, что позвонило немалое количество старушек, представившихся подругами бабушки и утверждавших, что они знают, где она: «Да-да, месье, я вам точно назову место, сейчас-сейчас, дайте вспомнить…» Но вспомнить они ничего не могли, потому что ничего не знали. Вся эта комедия заставила меня вернуться вечером в тот квартал и снять объявления. Прохожие мимоходом интересовались: «А, так вы нашли ее, да?» Я едва слышно отвечал «нет».