Воспоминания - [86]

На другой день пришел к нам доктор. Понимал, что нет денег на перевозку больного в лечебницу. Доктор этот был человек сердечный. Подошел он к моему столу и, видя на нем лежащее Евангелие, спросил меня: «Это вы читаете Евангелие?». Я ответила утвердительно. На это доктор заметил: «Хорошо, хорошо делаете, читайте его, всегда читайте». Я, действительно, усердно начала читать в то время Евангелие. Поговорив со мною о чтении Евангелия, доктор ушел. Я осталась одна с тяжелобольным. Денег я нигде не разыскивала, ибо не у кого было и просить. Прямо положилась на Бога. Села я и опять стала читать Слово Божие.

Доктор наскоро отрезал у больного омертвелую клетчатку и велел поскорее отправить больного в хирургическую больницу, иначе, сказал, будет поздно…

Сижу я. Читаю Евангелие. Что за вещь? Не понимаю – в Евангелии нахожу нужные деньги. Я была поражена и не могла прийти в себя от удивления.

Немедленно заказала карету, и больного отправили в больницу. В больнице меня постигло разочарование. Профессор сказал, что хотя он операцию сделает, а только время уже было упущено. Я попросила профессора сделать операцию и выразила мою надежду на помощь Божию. Профессор улыбнулся, дав мне понять, что он больше себе верит, чем Богу.

После операции больному стало хуже. Для профессора это было естественно, так как он улучшения и не ждал…

И что же?.. Больной поправился. Удивлены были профессор и весь больничный персонал. Господь поднял на ноги моего деверя. Вернулся он опять на службу.

Прошло некоторое время. Дочь моя уже кончала французскую школу. Заболел опять мой родственник воспалением легких и воспалением почек, и тогда он скончался.

Раньше Бог продлил жизнь нашего кормильца; а теперь дочь была уже на собственных ногах, и Господь взял деверя моего с земли сей. Божий сроки всегда везде хороши.

Только теперь чудо с деньгами в Евангелии и чудо спасения моего деверя, после операции, сделалось для меня величественным; а тогда я недостаточно оценила проявление благости и силы Божией. Доктор тот был грек и со средствами; любил он сам читать Св[ященное] Писание. Через него-то Бог и оказал нам помощь.

Страдания, героизм и казнь генерала Ренненкампфа

Знаю, что тайну цареву надо сохранить, а дела Господни превозносить. Расскажу, что сотворил мне Господь в самые страшные дни революции в России.

Мой второй муж генерал Ренненкампф, приехав в Питер из Крыма в первые дни начала революции, оказался на улице, так как никто не давал ему пристанища. Ни одна гостиница не хотела принять военного; была опасность самосуда со стороны толпы. На улицах чернь толкалась взад и вперед и искала военных, особенно в высших чинах; распропагандированная и озлобленная толпа считала их врагами народа. Многих офицеров нещадно убивали или в лучшем случае – арестовывали.

Тогда мой муж явился в Государственную думу, в Таврический дворец и там просил приема. Керенский принял генерала и отвел ему место в Таврическом павильоне, где уже сидело несколько высших военных и гражданских чинов, хотя те были задержаны, а не прибыли добровольно, как мой муж.

Вскоре пошла неразбериха; и с арестом генерала Сухомлинова поднялось большое брожение в самом Таврическом дворце. Чтобы обеспечить безопасность арестованным, Керенский распорядился перевезти всех в Петропавловскую крепость. Так попал и мой муж в крепость, причем Керенский сказал ему, что он будет освобожден, как только волнение уляжется.

Беспорядки, однако, все усиливались. А в конце дело дошло до большевистского переворота, когда даже Керенскому пришлось бежать, спасая самого себя. О муже моем все позабыли, и он никак не мог вырваться из крепости, хотя его никто и не арестовывал. Такова уж судьба мужа моего!

Положение мое было ужасно. Раньше имя мужа, которое я носила, всюду открывало мне двери; теперь же я боялась произнести его, чтобы не навлечь на себя беды. Как изменчивы времена! Как зыбка слава человеческая! Все – суета сует!

Жаль мне было мужа, сидевшего месяца в крепости в нечеловеческих условиях. Я была обременена детьми. Одной дочери было б, другой – 12 лет. Отправила я их к родственникам на юг России, а сама переехала в пустую квартиру родственников в Питере и начала хлопотать о своем муже. Было очень трудно. Все-таки добилась разрешения на свидания с мужем в крепости. Однако невозможно было мне говорить с мужем о его делах. Царило всюду беззаконие. Ничего нигде добиться нельзя было. Говорить с мужем разрешалось в присутствии «начальства» – простых солдат – в какой-то комнате верхнего этажа крепости. Эта комната была приличная, и я не имела понятия о казематах в Трубецком бастионе, где сидел муж. У него была вечная ночь, и горела на потолке маленькая лампочка. Сырость и холод там были страшные. Жил муж в голоде. Над ним издевались, как могли. Да простит Господь терзателей его, ибо не ведали они, что творили.

Мы говорили с мужем о здоровье, об имущественных делах. За девять месяцев сидения в крепости муж совершенно не знал, что творится на свете. Он был как заживо погребенный. Некогда здоровый и сильный, теперь генерал был совершенно разбитым, больным, слабым. Свидания были коротки – два раза в неделю по десять минут.