Воспоминания - [76]

У меня было слабое здоровье: я быстро утомлялась, нервы были неважные, сердце вялое. Муж всегда помнил об этом и очень берег меня. Нередко здоровье не позволяло мне выезжать вместе с ним <в свет>, и ему, бедному, приходилось отдуваться за нас обоих, объясняться, почему я не приехала. Тому, что я так слаба, и вечера и балы меня утомляют, не особенно верили. Это и не удивительно, так как внешне я выглядела здоровой, и правду о моем состоянии здоровья знал только мой доктор. Лишь в редких, исключительных случаях, например, когда положение не позволяло не присутствовать на каком-либо торжественном приеме, муж просил меня собраться с силами и вместе с ним отбыть «светскую повинность», как он это называл. Тогда мне давали «спермин Пеля»[318] или старое венгерское вино в микроскопическом бокальчике, и это придавало мне сил и энергии.

Когда я заболела двусторонним воспал[ением] легких и одновременно плевритом и была на волосок от смерти, муж сам ухаживал за мной, и никто, ни одна сестра милосердия не могла мне угодить так, как он. Я была очень нервной и не переносила ни малейшего шума, даже шагов в туфлях. Муж оставлял обувь за порогом моей комнаты и, чтобы меня не беспокоить, ходил в носках. Натерпелся он тогда, бедный! Отпустила я его только после кризиса, когда сестра милосердия уже могла мне угодить.

В один из наших приездов в Питер мы с мужем взяли ложу в зале Большой консерватории на концерт Вари Паниной.[319] В соседней ложе оказался Сухомлинов с двумя престарелыми сестрами и со своей невестой (они вскоре поженились). Хотя он был большим врагом моего супруга и чинил ему массу всяких неприятностей, но муж все-таки зашел в ложу к военному министру и приветствовал его. Этот поступок в очередной раз показал, насколько П. К. Ренненкампф был корректным, дисциплинированным и светским человеком.

Мне вспомнилось, как в одно из Рождеств (Рождество Христово) 24 декабря я устроила елку для детей. Свои приготовления держала в тайне, и мне помогала только француженка-гувернантка. Я накупила массу украшений: картонажных игрушек, куколок, ангелков, и елка вышла большая, богатая и красивая. Никто о ней не знал.

Вечером ее зажгли и пригласили всех в зал. Чужих не было – только свои: к празднику из Петербурга всегда приезжали дочь моего мужа Ира с его сестрой Бетси Крузенштерн. Под елкой для всех лежали подарки, в том числе и для всей прислуги. Их я раздавала сама, так как знала, что кому предназначено и где все лежит.

Я была уверена, что елка произведет фурор, и стояла с сияющим лицом. Муж же улыбался, но ничего не говорил. Тогда я спросила: не находит ли он, что елка просто чудесная. Он засмеялся и сказал мне на ушко, чтобы никто не слышал: «Чудесно, чудесно! Ты все повесила на елку, только ботинок недостает!». Конечно, он шутил, но я поняла, что муж всегда делал блестящую елку. Украшал елку только блестящим: бусами, снегом, золотыми и серебряными нитями, свечами, звездами, разноцвет[ными] шарами, золот[ыми] и сереб[ряными] орешками. Никаких игрушек и картонажей – так было принято в их семье. Я же сделала так, как делалось в нашей семье.

Все-таки мне было не по себе – обычно ему нравилось все, что я делала, и я к этому привыкла. Муж очень любил меня и знал, что его слова меня не обрадуют. Несмотря на это, он не стал кривить душой и сказал то, что думал. И я это оценила.

Будучи уже генерал-адъютантом и командующим войсками, мой муж объезжал округ и попал на обед к одному генералу (это происходило в Риге). Во время обеда он заметил за столом очень старую старушку, которая безмерно жеманилась, стеснялась и все время краснела. Было видно, что она чувствовала себя не в своей тарелке. Хозяин дома время от времени переглядывался с нею и делал ей какие-то знаки, отчего она смущалась еще больше.

Наконец, он не выдержал и спросил моего мужа, узнает ли он эту старушку. Муж ее не узнавал, думал, что встречается с ней впервые. Тогда хозяин дома, расхохотавшись, объяснил, что это не так. Поинтересовался: неужели он не узнает в ней свою гувернантку-француженку, которая жила у них в доме и воспитывала его в детстве. Мой муж начал вспоминать, как она клала ему под язык маленький чистенький камушек, чтобы он говорил не спеша и чисто выговаривал слова. Но это средство Демосфена[320] ему не помогло – он так быстро говорил, что непривычный собеседник с трудом мог уследить за его речью. Смеялись без конца, чем еще более смущали гувернантку. Она знала, что будет обедать «важный генерал» (ее слова), и просила не говорить ему, кто она. Прошло много лет, и гувернантка боялась, что мой муж ее не узнает. Генерал хотел ее успокоить, встал, подошел к ней и поцеловал ее старенькую сморщенную ручку. Поблагодарил за заботу о нем в детстве, и все кончилось к общему веселью и успокоению.

Как-то живя на даче в Финляндии с мужем и детьми, я покупала рыбу у старого рыбака Самуила (ему было лет девяносто). Он часто интересовался, почему мой генерал сам ее не ловит, и приводил в пример Сухомлинова, который, когда приезжал, всегда удил вместе с ним, под его руководством, и любил этот спорт. Я ему посоветовала спросить об этом у моего мужа, что тот и сделал. Муж ответил, что когда не рыбак (не профессионал) ловит рыбу, то получается: на одном конце удочки – червяк, а на другом – дурак. Он не хотел обидеть рыбака и объяснил, что раз ловля рыбы приносит ему доход, то пусть он и дальше ею кормится. Человеку же занятому другим делом глупо тратить на ужение рыбы то время, которым он мог бы распорядиться иначе, с пользой для себя и для других.