Воспоминания - [74]

Бесстрашие обескуражило палачей: они впервые видели такую картину. Их руки задрожали, лица побледнели, им стало страшно… В толпе послышались ропот и женские голоса: «Должно быть, святой жизни человек, что палачи никак не могут его убить. Да и мук он не чувствует – молчит».

Потеряв самообладание, палачи-кавказцы стали стрелять из наганов в свою измученную, окровавленную жертву, но от волнения никак не могли попасть с близкого расстояния. В полной тишине вдруг раздался громкий голос генерала: «Сукины сыны, беретесь расстреливать русского генерала, а стрелять не умеете». Эти слова как громом поразили всех. Послышались новые выстрелы… Три пули попали в грудь, одна из них – в измученное сердце генерала. Сраженный, он упал на землю и после стольких мук-пыток обрел вечный покой. В мертвого на всякий случай выпустили еще одну пулю. Зарыли… Толпа медленно разошлась. Был человек и… нет его!..

Я, как любящая женщина, хотела знать, что переживал в душе мой дорогой генерал перед смертью,[315] и спустя много времени после его гибели пошла к ясновидящей, жившей вблизи русского кладбища. Она была совсем простой женщиной. Часто, говорят, ходила босая, в платочке, жила бедно – в избушке на краю города, много молилась и нередко всю ночь проводила в церкви. Разговаривала она просто – всем говорила «ты», со всеми была ласкова и удивительно верно и правдиво предсказывала. Ее дар называли «даром открытых очей».

Мы видели друг друга впервые. Конечно, она не знала, кто я. Сначала я хотела проверить ее и спросила, когда увижу свою старшую дочь, которая к тому времени уже больше полугода покоилась на кладбище. Ясновидящая ответила, что она умерла, и видеть ее я не могу. По словам этой удивительной женщины, в кружевном платье, с распущенными волосами дочь лежала в гробу целехонькая, только все тело как пухом покрылось – зацвело. Сам гроб был из серебряной парчи, а туфли на дочери – белые, атласные. Это верное описание ясновидящей изумило меня. Перед каждым ответом она молилась, крепко закрывала глаза и говорила: «Если Божья воля мне показать, отвечу на твой вопрос».

Я просила ее рассказать, как умирал мой муж, прибавив, что не присутствовала при его кончине и хочу все <о ней> знать. Опять помолившись, она закрыла глаза и сказала: «Ох, родная, да сколько же ты пережила! Ведь муж твой умер не своей смертью, а его убили. Убивали не русские, а какие-то разбойники в черкесках. Вижу – весь кровью облит, злодеи проткнули ему глаза, поистыкали бока кинжалами. Вот и стреляют, а муж-то твой молится в душе, весь в Боге, и Бог дает ему силы терпеть. Стоит все время, как колонна, не шелохнется. Вот упал – убили».

Глубоко взволнованная рассказом, я не смогла сразу уйти. Немного у нее посидела, поблагодарила за правду, дала денег и ушла. Много есть в мире непонятного, но наука с помощью Бога постепенно все открывает. Откроет и это чудо.

Хочу восстановить в памяти образ дорогого мужа генерала Ренненкампфа. В нескольких страничках опишу, что вспомню из семейных разговоров, и то, чему лично была свидетельницей.

П. К. Ренненкампф был на редкость хорошим сыном, всегда помнил мать свою. Овдовев, она поселилась в Петербурге на Вас[ильевском] острове вместе со старшей дочерью Бетси (Елизаветой) Крузенштерн, тоже вдовой, и с двумя крошками внучками – дочками генерала от первого брака с Аделью фон Тальберг.[316] Она умерла очень молодой от последствий родов.

Все большие праздники – Р[ождество] Хр[истово] и Пасху генерал проводил в кругу своих близких – у матери и малолетних детей-сирот. Он их очень любил и баловал, как мог. Вел с близкими большую переписку, интересовался каждым касавшимся их пустяком. Постоянно посылал подарки детям и матери. Ежемесячно присылал ей <денег> «на булавки», хотя она и не нуждалась, но это только лишний раз доказывало, как он заботился о ней.

Детям, когда они стали подрастать, генерал дал хорошее образование. Он опасался дурного влияния со стороны подруг. Хотел, чтобы девочки росли под крылышком бабушки и тетки, поэтому не отдал их в гимназию. Они учились дома и ежегодно сдавали экзамены. Дети изучали французский, немецкий и английский языки, занимались рисованием и музыкой. Старшая дочь Ира была очень способной к языкам и живописи. Она рисовала карандашом, тушью, углем, масл[яными] красками и акварелью. Талант к живописи в семье Ренненкампф не прерывался. Мой муж недурно рисовал, а его сестру Ольгу Келлер – сотрудницу журнала «Нива», знал весь Петербург.

Младшая дочь моего мужа Адель жила недолго. Совсем еще юной девочкой она умерла от скарлатины. Генерал рассказывал, что девочка чувствовала приближение смерти и звала его. Получив депешу, он все бросил и успел приехать за полчаса до ее кончины. Она узнала его, и спокойная, счастливая, что отец с нею, прошептав «папа», тихо скончалась у него на руках.

Старшая Ирочка[317] выросла, выдержала выпускные экзамены и получила аттестат зрелости. Она была большой спортсменкой, и отец поощрял ее любовь к спорту. Ира отлично играла в теннис, ездила верхом и на велосипеде, ходила пешком в далекие экскурсии. Много путешествовала морем, объехала, как говорится, весь свет – была на Дальнем Востоке, в Сибири, в Японии, Индии и пр., и пр. Кроме того, была отличной хозяйкой, женой и матерью. Когда пришли большевики, она зарабатывала на окраине России, в Грозном себе и детям на хлеб, преподавая в школе иностранные яз[ыки] и живопись.