Воспоминания - [48]

Во время заседания, как обычно, пили чай, и под звон ложечек я наивно заявила, что очень тороплюсь навсегда покинуть город, потому спешила с отчетностью и передачей всех обществ, где я была попечительницей. Рада, что передаю своей достойной заместительнице школу «Бел[ого] Креста» с хорошими суммами. Когда я принимала ее от своей предшественницы генеральши Черенцовой, школа была так бедна, что ее хотели закрыть. Теперь же собранных мною сумм хватит на продолжительное время. Хотя кто-то пустил слух, что эти суммы я присвоила себе и собираюсь с ними покинуть город. Но теперь все, прочитав в местной газете отчет о ревиз[ионной] комиссии, поймут вздорность и лживость этих неосновательных слухов. Тем более что в числе членов комиссии такой дока, как наш уважаемый начальник Контрольной палаты. Ведь контролировать – это его специальность.

Все это время я не спускала глаз с клеветника. Положение его было ужасно. Он готов был провалиться сквозь землю, а я торжествовала. Мой триумф стал еще большим, когда в газете «Виленский вестник» появился отчет ревизионной комиссии по школе «Бел[ого] Креста», возглавляемой мною как попечительницей. В конце его целиком приводилось резюме – постановление комиссии о том, что все законно, все суммы налицо, и красовалась фамилия председателя Контрольной палаты, распускавшего обо мне ложь. Ну разве это не публичная пощечина самому себе? Так Бог помог мне защититься, а клеветник был публично посрамлен. Не ожидал он от светской дамы Веры Николаевны Ренненкампф такого трюка – урока.

Madame Ивашкевич не выдержала – приехала ко мне с объятиями, слезами радости и поцелуями и все твердила, что я «чудно поступила», а она бы так сделать и не догадалась. Какую пощечину публично сам себе дал этот лгун и сплетник! Она накупила много номеров газеты с отчетом и развозила по всем знакомым, у которых меня защищала.

Да, у нас были враги, но и было много друзей. Они сражались за нас, не щадя себя и тогда, когда мы с мужем были уже «ничто». Когда мы потеряли все и ничем не могли быть полезными этим защитникам, ничем не могли отблагодарить их за рвение и за любовь к нам. Да возместит им сам Господь за их любовь к истине, за защиту нас, тогда совершенно беззащитных. Да поможет им Создатель, если кто-либо из них жив, во всех делах их и облегчит для всех теперь тяжкую жизнь.

Одно утешение, что я верующая, как и мой незабвенный муж, и всегда старалась утешить себя Евангелием. В Евангелии же сказано, что люди, кричавшие Христу «Осанна», вскоре кричали: «Распни, распни Его!».[247] Да простит им Господь, ибо по неведению своему так поступали.

Генерал много ездил по своему округу. Неожиданно собирался в дорогу. Сам приготовит свой неразлучный кожаный чемодан с нужными вещами, войдет ко мне в комнату, попрощается со мной и детьми, и след его простыл. Возвращался он также неожиданно.

Я спрашивала его, отчего он так часто уезжает. На это генерал всегда отвечал, что если войска и начальство не тревожить неожиданными появлениями, то они могут совсем «заснуть». Зная же, что он может неожиданно приехать к ним в часть, они всегда были начеку и работали, чтобы генерал не застал их врасплох.

Генерал неутомимо ездил верхом. Проскакать шестьдесят – семьдесят верст скорым аллюром[248] было для него удовольствием и пустяком. После этой езды он мог как ни в чем не бывало идти на званый обед или на бал. Молодые часто не могли за ним угнаться, не говоря уже о генералах и людях постарше. Адъютант мужа – Николай Петрович Гилевич[249] не раз говорил мне с измученным лицом, что еле ходит после такой езды, совсем набился, а тут надо генерала сопровождать на бал.

Конечно, мужу нельзя было сказать, что Гилевич устал, изнемог, поэтому я прибегала к хитрости. Я спасала его, говорила, чтобы лучше <бы> взял на бал другого адъютанта – шикарного, высокого, статного Эриха Павловича Гейзелера. Что генерал и делал: Гейзелер был крепче и шел с мужем, а Гилевич после такого пробега отлеживался в постели и благодарил меня. С собой на бал Гейзелер брал свою жену – очень красивую, милую даму, с которой мы были в прекрасных отношениях.

Вообще двух этих адъютантов и жену Гейзелера мы считали своими. Они были людьми общества, уважали генерала и благоговели перед ним, вместе с ним воевали, что очень сближает. Я так жалела, когда им обоим пришлось отбывать свой ценз в полку, и они ушли, а их сменили Важиевский и Грен – чужые люди, отнюдь не соответствовавшие своему положению. Первого нельзя было уважать – какой-то пресмыкающийся, лакей в душе, искал только свою выгоду. Грен вечно болел, был молчалив и не походил на военного. Больше напоминал какую-то личность «в сером», как у нас говорили о ничтожных людях. Он мало находился при муже, и я совсем не знала его.

Оба эти адъютанта не были к нам вхожи, были чисто официальными лицами, какими-то марионетками. Они мне не нравились, и муж их не замечал, были совершенно чужды нам и нашей семье.

Генерал П. К. Ренненкампф – фаворит Государя!.. Чего, чего только не говорили, не выдумывали про награды и милости, которыми Государь