Воспоминания - [8]

когда в двенадцать лет я окончил школу, о портняж­ной мастерской не было больше речи.

Аптекарю, синьору Вердеккья, в то время как раз понадобился мальчик в помощники. Следующие пять лет — последние годы, которые я провел в Реканати, — я проработал в аптеке. Это была, если разобраться, совсем неплохая работа. Но все время, пока я стоял за прилавком аптеки, голову мою сверлила одна мысль: «Как стать певцом? Как без денег стать певцом?..».

ГЛАВА IV

Все считали, что мой жизненный путь уже опреде­лен, и я навсегда останусь тем «помощником аптекаря, который так хорошо поет». По у меня где-то в глубине души все время жила надежда, что судьба моя может еще сложиться иначе. Однако мне и в голову не прихо­дило, что я могу оставить вдруг свою хорошую, надеж­ную работу, и уж тем более не думал, что кто-нибудь станет толкать меня на это. И вот, когда я уже потерял всякую надежду, что жизнь моя как-то изменится, мне встретился именно тот человек, который был нужен.

Это была одна из тех случайностей, от которых зависит порой вся жизнь. Человек этот понял, в чем была главная трудность (как не имея ни гроша, стать певцом), помог мне, вселил в меня надежду и даже нашел ответ, которого я так ждал. Не будь этого чело­века, я никогда не попал бы в Рим и никогда по-настоя­щему не учился бы пению. Ему больше, чем кому-либо другому, обязан я своей карьерой. И это была не какая-нибудь важная персона, влиятельное лицо или богач; он даже не отличался особенным умом. Это был не импресарио, не священник, не депутат парла­мента. Это был повар.

Дальше я расскажу, как мы познакомились, а пока — несколько слов о тех годах, которые я прожил до встречи с ним. Это было время, когда я еще очень робко, неуверенно шел к своей цели и порой даже, пятясь, словно рак, уходил от нее. Пять лет провел я в полудремоте пыльной провинциальной жизни. Я помню, что опускал занавески на окнах аптеки в знойные летние дни, лениво бил мух и наклеивал эти­кетки на пузырьки с лекарствами. Бессмысленная трата времени, годы, потерянные для моей карьеры? Так мне казалось тогда. Впоследствии, по мере того как при­ходил опыт, я стал понимать, что в жизни нет ничего бесполезного или ненужного. И эти тихие, спокойные годы — годы юношеских мечтаний — тоже были по- своему плодотворны.

Теперь, когда я ушел со сцены, я больше всего люблю сидеть у себя в саду в обществе эльзасской овчарки Дзарры и перебирать в памяти былое. Я уса­живаюсь в плетеное кресло и кидаю Дзарре мяч — она очень любит ловить его и поднимает невероятный шум: носится за мячом по дорожкам, резвясь и раз­брызгивая во все стороны гравий. Раньше у меня никогда не было времени поиграть с Дзаррой. Зато теперь — сколько угодно. Ведь меня не ждет в 2.30 журналист, чтобы взять интервью, в 17.57 мне не надо садиться в поезд, и ровно в 8 не поднимется занавес в театре, чтобы я вышел на сцену. У меня есть теперь время поразмышлять, помечтать. А разве мог я позво­лить себе это раньше?!

Память, как старая кинолента, разворачивает передо мной картины былого, порой смутные и туманные, порой ясные и отчетливые. Взметнувшаяся дирижер­ская палочка, готовая начать увертюру... З^вон бока­лов и дружеский тост, произносимый на незнакомом языке... Овация зрительного зала... Колеса поезда... Они мелькают и мелькают, увозя меня куда-то вдаль... Образы сменяются один другим, всплывают вновь, исчезают, снова появляются. Вот я стою где-то в бар­хатном камзоле, и пою какую-то арию — шестьдесят оперных партий спел я на сцене... Я пою в Риме — в антракте меня приглашают в королевскую ложу... А вот я играю Деда-Мороза на елке для сирот пожар­ных в Нью-Йорке... В Детройте я езжу по городу под охраной полиции, потому что «Черная рука» грозит убить меня... В Венеции я исчезаю в полночь с пыш­ного благотворительного концерта и спешу в прекрас­ный театр «Ла Фениче», чтобы повторить там концерт для гондольеров, подмастерьев, судомоек и новобрач­ных, справляющих медовый месяц под звездами на площади св. Марка... В Ровиго, в 1914 году, за кули­сами театра «Сочале» я большими глотками пью кофе, чтобы набраться храбрости, — это день моего дебюта... У Пьяве, в 1917 году, я пою перед солдатами... Какое фантастическое будущее ждало скромного мальчугана из Реканати! Сорок один год, пока длилась моя твор­ческая жизнь на сцене, я радовался всему этому и жил этим. Но разве было у меня когда-нибудь хоть немного времени спокойно посидеть просто так, удобно распо­ложившись в кресле, и поразмышлять или помечтать? Может быть только вначале, когда я учился пению. В памяти встает мансарда, где я жил в Риме, и лакей­ская ливрея, которую я сбрасывал, чтобы сбегать на урок пения...

Нет, у меня никогда не было ни одного часа покоя, ни одной минуты безделья. И только когда я вспоминаю аптеку синьора Вердеккья —микстура от кашля, маг­незиевый порошок, мухи... — я понимаю, что годы, проведенные там, не были прожиты напрасно. Они дали мне время, необходимое для того, чтобы во мне укре­пилось желание стать певцом и появилась вера в самого себя, чтобы я мог мечтать и начать претворять свои мечты в жизнь.