Воспоминания - [58]

День национального американского праздника запомнился мне необычным концертом. Вместе с маэстро Розати — он аккомпанировал мне — я выступал с концертом в капелле тюрьмы «Синг-Синг». Там собралось тысяча сто заключенных. Программа концерта была та же, что и несколько дней назад, когда я пел в салоне одного миллионера на Парк-Авеню. В программу входили: ария «Мне явилась...» из «Марты». «Сияли звезды» из «Тоски», «Мне играть» из «Паяцев» и «Сердце красавицы» из «Риголетто». Заключенные слушали очень внимательно, восхищенно и остались очень довольны. Но самые бурные аплодисменты раздались после того, как я спел неаполитанские песни «Любовь была», «Вернись в Сорренто», «Ты одна», «О тебе». Заключенные попросили прислать им пластинки с этими песнями. Затем меня повели осмотреть тюрьму. Я видел заключенных за работой — одни что-то вырезали из дерева, другие нанизывали стеклянные бусинки для дамских сумочек. С ужасом смотрел я и не мог отвести взгляда, когда мне показали новое изобретение — электрический стул...

В Нью-Йорке у меня появился один очень хороший друг — комиссар полиции Энрайт. Мы так хорошо понимали друг друга, несмотря на трудности в языке, что он казался мне моим американским родственником. Энрайт всегда провожал меня на пристань, когда я уезжал в Италию, и встречал, когда я возвращался в Нью-Йорк. Я всегда был рад помочь ему, выступая на благотворительных концертах в пользу полиции или на приемах, которые устраивал муниципалитет в честь каких-нибудь знатных гостей. И, должно быть в знак признательности за эти услуги, он присвоил мне 30 ноября 1922 года звание почетного капитана нью-йоркской полиции. Это звание давало право иметь на ветровом стекле автомобиля отличительный знак «ДП» (департамент полиции) и располагать иногда эскортом мотоциклистов. Среди всех титулов и званий, которые мне присваивались когда-либо за всю жизнь, ни один не доставлял мне столько удовольствия, как этот. Помимо того, что это оказалось удобно, это было и очень забавно. Мне очень нравилось, например, когда полицейские регулировщики уличного движения на перекрестках Нью-Йорка громко приветствовали меня: «Хэлло, мистер Джигли!». Мне нравилось, что они широким жестом пропускали мою машину вперед, в то время как длинные очереди автомобилей послушно ждали их разрешения!..

Шаляпина не было в Нью-Йорке почти всю зиму: он гастролировал в западных штатах. Когда же он вернулся в Нью-Йорк, мы снова пели с ним в «Мефистофеле» — 13 марта 1923 года. Желающих попасть на спектакль было так много, что по Бродвею и 17-й авеню выстроилась нескончаемая очередь. Но большинство стоявших в ней осталось разочарованным — театр не мог вместить всех желающих.

Между тем я готовил новую партию — партию португальского путешественника Васко да Гама из оперы Мейербера «Африканка». По каким-то так и не выясненным причинам в этот раз было нарушено строгое правило «Метрополитен», и оперу пели не на французском, а на итальянском языке. Я очень смеялся, когда узнал потом из одной газеты, что я, оказывается, специально ездил в Португалию, чтобы освоиться с обстановкой и ощутить дух времени. Даже если бы у меня и было время съездить туда, то вряд ли опера могла помочь мне передать этот дух.

Опера писалась специально для того, чтобы торжественно отметить четырехсотлетие со дня рождения Васко да Гама, и Мейербер, получив в 1838 году от Эжена Скриба либретто, потратил на ее создание двадцать пять лет. Несмотря на это, опера представляет собой такой невероятный набор нелепостей, что в ней трудно найти что-либо общее с подлинными историческими событиями. Берег Малабар, где на самом деле высадился Васко да Гама, в опере переименован в остров Мадагаскар. Жители острова почему-то называются браминами. Африканская рабыня Селика, которая потом оказывается царицей Мадагаскара, ведет себя так, как если бы она росла и воспитывалась в лучшем женском колледже Сен-Жерменского предместья. Что касается самого Васко да Тама, то тут речь идет о весьма странной личности — о человеке, причудливо непостоянном в любви, который никак не может выбрать между белой и черной женщинами и мечется между ними, словно корабль от волны к волне в бурном море.

Мне очень трудно было, хоть я и очень старался, проникнуться симпатией к этому персонажу. И казалось очень странным, что партия Селики могла привлекать внимание многих выдающихся трагических актрис, начиная с Марии Сасс, которая пела на премьере этой оперы в Париже (в театре «Гранд-Опера», 26 апреля 1865 г.). Музыка оперы давно уже была знакома мне, с тех пор, как мы исполняли отрывки из этой оперы в юношеском оркестре в Реканати: напыщенная, претенциозная, начисто лишенная какого-либо стилистического единства. В ней много музыкальных тем, может быть, больше, чем в иной опере Верди, но написаны они только для эффекта, для того, чтобы поражать публику, и не обусловлены какой-либо внутренней необходимостью или внутренним смыслом.

И тем не менее я должен отметить, что партия Васко да Гама стала для публики одной из самых популярных в моем репертуаре. Вероятнее всего благодаря прекрасной арии «О чудный край», которая спрятана в клавире, словно драгоценность в мешке с тряпьем. Васко да Гама поет эту арию, когда, высадившись наконец на землю после долгого и опасного путешествия, видит поразительное экзотическое зрелище — храмы и танцовщиц Мадагаскара. Не так уж трудно понять его чувства в этот момент, и на премьере «Африканки» в «Метрополитен» 21 марта 1923 года я так сумел передать их, что привел в восторг даже критиков. Они снова, разумеется, вспомнили Жана Решке и Карузо — моих предшественников в этой партии в «Метрополитен», — но на этот раз в мою пользу. Заглавную партию пела Роза Понселле. Критики сожалели о ее плохой игре. Я же очень сочувствовал ей, потому что, как уже сказал, партия Селики представлялась мне столь же незначительной, как и партия Васко да Гама. Очень смешно было, что критики хвалили мою игру: «Наконец-то Беньямино Джильи...» А «Нью-Йорк Глоб» заявила даже: «Настоящий успех в этой опере — это Васко да Гама... Всем успехом спектакль обязан ему». Я так старался в свое время играть Ромео, и меня едва похвалили за это. Теперь же, когда я играл кое-как, я оказывается, добился успеха...