Воспоминания - [2]

…Дед Иосиф увёз Давида и Пату в семью Георгия Эцери в селение Ушгули, никогда предкам его не принадлежавшем. Он и бабка Лела полагали — и полагали справедливо — что это будет залогом сурового, без оглядки на именитых родичей воспитания внуков.

В 1894 году, когда Марфе и Стаси Фанни повзрослели, они, — по–существу впервые в сознательной жизни своей встретились с повзрослевшими братьями, прибыв с родителями, Иосифом, Лелой и целым сонмом прочих родичей в селение Латали на

праздник Весны — Пусдханилитвал. События те остались в памяти мамы самым сильным, самым ярким воспоминанием детства. Через многие десятилетия, до самой смерти своей, она пронесла их, не растеряв, не забыв ни малейшей подробности виденного и услышанного в ту счастливую весну. Подробно рассказывала она и о латальских встречах. Об огненной перхули хороводов, о волшебном запахе шоти из огнедышащих торней, до краёв переполнивших детскую душу её щемящей радостью участия в древнем красочном празднике среди сумрачных, но вовсе не страшных — своих родных — гор незабвенного Кавказа.

К этому времени вместе с Марфой росли ещё двое братьев — Гоча и Луарсаб, родившиеся в 1888 и 1893 годах. Как вспоминала мама, практически, воспитанием собственных сыновей Шипперы — София и Рихард — не занимались. То было прерогативой деда Иосифа и бабушки Лелы. Своей более чем пассивной родительской ролью Софико и Рихард не тяготились вовсе. Напротив, подчёркнуто соглашаясь, по обычаю, с мнением стариков они, — поддерживая этим мирные и добрые отношения с горячим отцом и душкою тестем, — считали себя образцовыми детьми своих маглакских родителей. Один из которых — Иосиф — сказать правду, сначала открыто и по кавказски бурно зятя не взлюбил за его ненависть ко всему связанному с понятием война. К убийству вообще. И даже просто к орудиям убийства. Да что там — к беседам о… насилии с помощью этого орудия… Даже к великолепной коллекции самого оружия, исстари принадлежавшей семье Дадишкилиани! Война… Ладно! Бог с ней, с войной. Убийство… Это тоже можно понять… Вообще говоря, на неприязнь зятя к войне и её аксессуарам Иосифу было наплевать. Но пренебрежение к лучшей в мире коллекции ЕГО!? Коллекция эта была идолом почитания и гордости предков, его родичей, всех многочисленных друзей. И соседей, конечно. Немаловажно, — она была предметом чёрной (или даже пусть белой) зависти! Это тоже чего–нибудь стоило, чёрт бы побрал дурака–зятя… В ней, между прочим, хранилась и считавшаяся священной полу сабля, вручённая ему — Иосифу — самим князем Барятинским, генерал фельдмаршалом! За храбрость! Между нами — говорила мама — князя Барятинского Иосиф не любил. И это понятно. Но… Награда мирила его несколько с бывшим Кавказским наместником…

Размолвка с зятем длилась довольно долго пока умница Лела не упросила Рихарда объясниться со своими в семье по поводу его не совсем понятного верования — Меннонитства. Полный негодования, с презрительной в начале лекции миной — Иосиф выслушал зятя и, неожиданно для всех, простил: истинный сын своего народа, заваленного и задавленного необременительными, правда, традициями, он умел уважать и традиции чужие.

В каждой семье кавказца свято берегли оружие деда и отца. Трогательно чтили святого Георгия, отважно пронзающего копьём огромное семиглавое чудище на бесчисленных олеографиях в домах всех сословий, на фризах монастырских ворот, в нефах старинных церквей. Потому самым удивительным в ходе осмысления веры зятя было для простака в теологии неожиданное открытие, поразившее его воображение (или он хитрил, старый софист?). Заповеди этих вероотступников, этих европейских бунтарей–протестантов, этих Меннонитов — не брать в руки оружия даже во спасение с о б с т в е н о й жизни представились ему вдруг абсолютно понятными и даже замечательными! Их Евангельское происхождение за безбожным не знанием первоисточника было им принято… априори, что ли. Не мудрствуя. И, по видимому, заключалось в истине: раз дорогой зять так говорит, значит так оно и есть… Неожиданно, правда? (Или всё же софист наш Иосиф? Поди, отгадай!). Рыцарский же ракурс заповедей воспринимал он сердцем: рыцарство в то не так уж и далёкое время ценилось ещё. И вовсе не потому, что было уже товаром дефицитным. Заповеди зятя непостижимым образом сопричасчались в сознании тестя с… древним грузинским (правду сказать, не только с грузинским, конечно) обычаем, традицией, даже законом: Он, Эмухвари, ЭМХИ, как впрочем, не только они, умел находить то, что хотел найти. И, в принципе человек сугубо консервативных взглядов, разобраться в коих было ему недосуг, прозрел! И стал неожиданно и вдруг приверженцем, — а за затягивавшимися заполночь трапезами, — проповедником поразивших всех его родных и друзей новых философских сентенций. Сентенций на тему о божественном родстве веры моего дорогого зятя Рихарда грузинским традициям и законам. И здесь работало на публику старое и доброе правило: раз батоно Иосиф сказал, значит, так оно и есть!

— Гость в доме моём, — говорил он, даже совсем чужой, даже совсем непонятный мне человек, даже человек, которого мы не любим, — всё равно гость. Так? А гость в доме — это младенцам известно — Бог в доме. Но! — Иосиф многозначительно иллюстрировал присутствующим всем своим видом мучительную двусмысленность положения хлебосольного хозяина… Допустившего в свой дом и принимающего там гостя–незнакомца в совсем ещё близкие и такие знакомые слушателям времена кровавых между усобиц.