Воспоминания артистки императорских театров Д.М. Леоновой - [34]

Таким образом донесли меня до парохода. Выло 11 часов. На прощанье пили шампанское, выражали разные пожелания и, наконец, провожавшие вернулись на берег. Последнее «прости» выражено было громадным фейерверком. На берегу устроен был щит на протяжении всего парохода, и когда его зажгли то глазам нашим представились огненные изображения драконов, крокодилов и разных чудовищ.

После третьего звонка, в час ночи, пароход отошел от берега и Ханькоу со всеми огненными украшениями быстро скрылся в темноте.

Тем же путем возвратилась я в Юкагаму, прожив, по дороге, две недели в Нагасаки. В Юкагаме я остановилась опять в отеле «Бона», сделала визиты своим знакомым и выжидала наиболее удобного времени для переезда по Тихому океану в С.-Франциско. Во время последнего пребывания моего в Юкагаме, я получила из Иеддо телеграмму от нашего посланника с приглашением на блины с икрою, как сказано было в телеграмме. Это привело меня в восхищение. Янония и русские блины!

Посланница привезла с собой русскую девушку, которая умела печь блины, а русские моряки привезли икру; таким образом устроилась у нас в Иеддо русская масленица. Эти блины составили там целое событие для русских.

Возвратившись после блинов в Юкагаму, я начала приготовляться к отъезду. Вещи, приобретенные в Японии и в Китае, я отправила прямым путем к себе в Ораниенбаум. Наконец, день отъезда был назначен и накануне я поехала с прощальными визитами, но тут произошла со мной катастрофа, задержавшая меня в Юкагаме еще на три недели. Билеты были уже взяты и, делая визиты, я была уверена, что на следующий день непременно выеду в С.-Франциско; но вот — что случилось: от консула Пеликана повез меня, как ездят здесь все, о чем я уже говорила, носильщик, называемый здесь «дженерикс». По этой дороге, приходится спускаться с большой горы и прежде я брала всегда двух людей; один, как водится, держал оглобли, другой же, для безопасности, должен был поддерживать экипаж. В этот раз я не позаботилась о втором дженериксе, затрудняясь вообще объясняться по-японски и предполагая, что дженерикс надеется на себя. Но вот, когда пришлось спускаться с горы, он побежал слишком скоро и, будучи не в силах удержать экипаж, начал кричать; я также, видя неминуемую опасность, закричала. Ко всему этому, спуск был с крутым поворотом. Как раз у поворота находилась небольшая лавочка и дженерикс, рассчитывая остановиться, направился прямо на эту лавочку. Удар был так силен, что когда оглобли ударились в стену, то я стукнулась лбом так сильно, что почти потеряла сознание. Когда мне подана была помощь, то оказалась сильная опухоль на лбу и самая кость была вдавлена, так, что до сих пор у меня остался знак. После такого ушиба и испуга, конечно, я не могла выехать. Несчастный дженерикс поплатился за свою самонадеянность ужасно: ему краем стены сразу отрезало ухо, и он, сознавая свою вину, так был испуган, что, несмотря на страшную боль, которую испытывал, убежал, оставив ухо на месте. Без ужаса не могу вспомнить этого случая! Но, как выяснилось впоследствии, по милосердию Божию, это несчастие предохранило меня от совершенной гибели, потому что пароход, на котором я должна была тогда выехать, погиб со всеми пассажирами, почему одно время в Петербурге разнесся слух, что я погибла.

Когда я оправилась от ушиба и была в состоянии отправиться в путь, наступали уже последние дни страстной недели. Мне очень было грустно, что приходилось встретить светлый праздник в море без всего, что мы русские привыкли иметь в эти дни, без кулича, пасхи и красных яиц. Но и тут позаботились побаловать меня. Консул наш неожиданно привез мне вечером, накануне отъезда, на пароход, пасху, красных яиц и кулич, который он испек сам и который вышел превосходный. Это, разумеется, очень обрадовало меня и я могла встретить праздник Пасхи по-русски.

В четыре часа ночи пароход наш «Бельфик» отошел от пристани. На другой день, утром, в одиннадцать часов, я вышла на палубу. Ничего уже не было видно, ни кораблей, ни лодок, ни берегов. День был превосходный, волнение океана едва заметное; но на другой же день волнение начало постоянно увеличиваться. В первый день я видела на палубе много дам; но со второго дня они уже скрылись и в течение девятнадцати суток, которые мы шли до С.-Франциско, я увидела их вновь только за три дня до приезда. Действительно, волнение было так сильно, что на палубу никому нельзя было показаться.

Название «Тихий океан», можно считать ироническим. Сколько ни приходилось мне проезжать морей, нигде не бывает таких постоянных и сильных волнений, как в этом океане: волны на нем так велики, что пароход то совершенно скрывается между ними, то нос его поднимается так, что пароход принимает почти вертикальное положение; при этом набегающие волны громадой своей грозят совершенно поглотить пароход, но наш пароход был великолепно устроен, конечно, в виду этих волнений океана, длинный и узкий; когда он находил на волну, то так рассекал ее, что не долго оставался в воде, и мы, через толстые стекла кают, видели только как вода перебегает через рубку. Над местом, занимаемым рулевым, устроен стеклянный колпак, так что, как бы пароход ни погружался в воду, лоцман может все видеть.