Воспоминания артистки императорских театров Д.М. Леоновой - [33]

Концерт удался и по сбору и по музыке, не смотря на строгую критику публики, состоявшей, можно сказать, из компетентных ценителей. В концерте был, между прочим, один русский, который, спросив меня, куда я поеду дальше, выразил желание видеть меня в Хонькоу и, так как ехал туда на другой день, вызвался узнать мнение тамошней русской колонии и известить меня. Хонькоу отстоит от Шанхая более нежели на 1000 верст и путь идет по реке Янци-киангу. Вскоре я получила от этого господина телеграмму с несколькими подписями. Все общество русских чайных торговцев просило меня приехать в Хонькоу. Я не задумалась и собралась, хотя был уже декабрь.

На пароходе я доехала в три дня до Хонькоу, где встретил меня наш консул П.А. Пономарев. Он предложил мне для помещения дом — особняк, хозяева которого находились в то время в России, а у себя каждый день обед. В двенадцать часов ежедневно четыре китайца являлись за мной с паланкином и несли меня к консулу. Здесь окружало меня все русское купеческое общество и мне невыразимо приятно было, что в центре Китая я нахожусь совершенно в русском кружке.

Общими силами устроили концерт и здесь, также как и в Шанхае, публика состояла исключительно из европейцев. Всякий изъявлял желание, чтобы я спела что-нибудь на его родном языке, или его национальное музыкальное произведение; мне пришлось таким образом петь и на итальянском, и на немецком, и на французском, и на других языках. Шотландская песня «John Anderson» вызвала у стариков шотландцев слезы. Один из них учил меня предварительно выговаривать шотландские слова и хотя мне было очень трудно привыкнуть к выговору, но я все-таки освоилась с ним настолько, что спела. В концерте был один мандарин, который, выражая свой восторг, подарил мне кацавейку вышитую гербами. Подобную одежду можно получить только с плеча; китаец не имеет права вышить и продать такую вещь европейцу. За это у них полагается по закону строгое наказание. Здесь также, как и в Шанхае, китайцы не входили в залу, а слушали под окнами.

Концерт удался как нельзя более и мне жилось вообще очень весело. Беспрестанно приглашали меня на вечера и обеды. Из числа последних был обед китайский, с певцами китайцами и певицами китаянками, данный мне русской колониею с нашим консулом во главе. Перемен на этом обеде было до семидесяти в чашечках и блюдечках, как обыкновенно у китайцев, и стоил он что-то очень много. Деньги за него, медной китайской монетой (чоки), отвезли на восьми подводах. Китайский обед несравненно лучше японского, уже по одному тому, что у китайцев есть мясные блюда. Особенно вкусны были колобки из мяса и я ела их с удовольствием, но каково же было мое разочарование, когда, возвратившись в Россию, я получила от русского консула письмо, в котором он писал: «вкусные мясные колобки, которые вы так усердно кушали, делаются из собачьего мяса». Большую роль в китайском обеде играют ласточкины гнезда. Они, как известно, добываются с большим трудом, даже с опасностью жизни, с отвесных приморских скал и состоят из водорослей, служащих этим птицам материалом для гнезд.

Между тем, приближался новый год. В Хонькоу зимовала русская канонирская лодка «Соболь». Капитан пригласил нас встретить на ней новый год. Встреча нового года была так оригинальна, что я никогда не забуду этого праздника. Мы переехали в маленьких лодках на «Соболь», убранный роскошными растениями, между которыми красовались разных цветов камелии. При входе мне поднесли прелестный букет. В 12 часов капитан вышел на трап, где собралась уже вся команда в ожидании этой торжественной минуты, поздравил всех с новым годом и торжественно провозгласил тост за Государя Императора, при этом раздались пушечные выстрелы и единодушное «ура» всей команды и гостей. Затем следовали многочисленные тосты, поздравления, пожелания, шампанское подавалось в изобилии. Матросам роздано было угощение и они бросились качать капитана. Одним словом, было весело, приятно и очень торжественно.

Однако, наступило время оставить Хонькоу. Я не знала чем бы со своей стороны угостить милое и радушное общество русских чайных торговцев, и, наконец, придумала. «Я сделаю вам настоящую русскую кулебяку, — сказала я, и потребовала нужные на то продукты, что мне и было доставлено, разумеется, самого лучшего достоинства; в том числе капуста, которая там чрезвычайно нежна и рыба, название которой не помню, очень похожая на нашего сига. Помню, что консула очень удивила порция потребованного масла, но нужно было так, потому что тесто я сделала слоеное. Кулебяка вышла превосходная и заслужила всеобщее одобрение и похвалы; угощение мое было тем более приятно, что никто там не умел делать кулебяки.

В день моего отъезда, у консула был обедъ, на который было приглашено много европейцев. Обед начался в 7 часов, а кончился в 10. Во время обеда мне поднесены были два браслета, литые из червонного золота; каждый почти по фунту весом и на них вычеканено по-русски «От Хонькоуцев». Вещи мои отправлены были вперед. Перед отъездом мы присели по русскому обычаю.

Когда консул свел меня под руку с лестницы своего дома, мне подали роскошный паланкин, отделанный бархатом и золотом; я села и с удивлением увидала себя окруженной торжественной церемонией, какие бывают у нас на сцене. С каждой стороны паланкина по 50 китайцев несли различные значки, путь освещался фонарями и фейерверком, под аккомпанемент китайских бураков, треск которых продолжался во время всего пути. Так как бураки эти взрывались один за другим и были подвешены на веревке, прикрепленной к палкам, которые несли перед паланкином, то и образовали передо мной почти непрерывную огненную линию.