Воспоминания ангела-хранителя - [120]

Проклятье!

Альберехт глубоко вздохнул, от бессилия и уныния прикрыл глаза. Взгляд его упал на датчик уровня бензина. Прибор показывал, что бак пуст. О Господи! Похоже, я схожу с ума. Забыл заправиться. Какая глупость!

Альберехт вылез из машины и оттолкал ее, выруливая правой рукой, к поребрику, где и оставил.

У него было ощущение, что в лицо ему ударил ледяной ветер будущего, еще более черного, чем настоящее. А ведь всего полчаса назад он думал, что национальная катастрофа, вроде как не затронувшая его самого и его близких, не так уж катастрофична!

Ренсе нет в живых. Ушел из жизни из-за нелепой ошибки.

А кто сообщил Ренсе, что его разыскивает гестапо? Я!

Надо было от Бёмера сразу потребовать: покажи мне этот список! От рассказов да пересказов толку нет. Я не собираюсь волновать моего брата, пока не увижу список своими глазами.

Но я попался на крючок, потому что от паники еле соображал.

Бёмер с его серьезным лицом, по которому видно, что он не способен ошибаться. А теперь пришел как миленький, это, говорит, была ошибка. Похоже, от войны у всех размягчение мозгов. Все перестали соображать.

Почему Лейковичи решили отравиться газом? От страха, оттого что они евреи?

Маловероятно. Ведь они отказались бы бежать в Англию, потому что не знали, что случилось с девочкой… отказались бы уезжать из Нидерландов, чтобы она не осталась здесь одна…

А тут решили отравиться газом?

Ну конечно, дурень ты, дурень! Да, решили отравиться, потому что узнали правду. Да, во время вечерней прогулки нашли в кустах ее тело. Вот и ответ на вопрос, почему они попытались совершить самоубийство. Лейковичи нашли тело девочки.

И что они с ним сделали? Взяли домой? Нет, Трюди с Алевейном увидели бы, они же заходили в дом. Лейковичи девочку похоронили. Или, если не хватило сил рыть могилу, накрыли ее чем-нибудь, одеяльцем или цветочками. Надо поехать посмотреть, правильные ли я делаю умозаключения. Но откуда взять бензин?

«Прокурор – вот ведь профессия! Я умею раскладывать по полочкам поступки других людей вплоть до мельчайших деталей, но неизменно терплю фиаско, когда пытаюсь сам что-то предпринять».

Собственно, идти ему было недалеко. Еще два квартала, а там уже и мамин дом.

Приближаясь к первой улице, которую надо было перейти, Альберехт услышал доносящийся оттуда шум и гул тяжелых моторов. На углу стояла группа людей, смотревших на что-то, что там происходило. Он удивился, почему они не подойдут ближе, чтобы рассмотреть получше.

Дойдя до угла, он посмотрел туда же, куда и все, и так испугался, что всхрапнул, как будто задыхается. Там были немцы.

Остановиться он побоялся, но несколько мгновений ноги его не слушались и отказывались нести дальше.

Немцы хотели поставить на этой улице целую вереницу танков и грузовиков для переброски пехоты. У танков стволы пушек были опущены и прикрыты чем-то вроде полотняных чехлов. Для маскировки танки и грузовики были обложены ветками деревьев с листьями. Солдаты из танковых расчетов слезали со своих боевых машин и ходили туда-сюда, курили, разговаривали и ничего плохого не замышляли. Их каски, похожие на походные котлы, были обвязаны сеткой, из которой тоже торчали ветки с увядшими в жарком бою листьями. Кого – Макбета или короля Лира – погубил этот движущийся лес?

Две смеющиеся девушки, долго и старательно расчесывавшие волосы, осмелились подойти к танкам ближе других, так что иноземные военнослужащие уже собрались с ними познакомиться.

Испуганно глядя на происходящее, как будто это было запрещено, Альберехт перешел через улицу. И хотя никакого запрета не существовало, он все равно не мог остановиться среди зевак от чувства стыда. Тяжелые цепи, которые начали развешивать вокруг танков, с грохотом упали на мостовую.

Альберехт услышал, как рядом с ним один немец крикнул другому:

– Ach, du Karl! Du Luder![47]

Он вспомнил, что так и не успел выяснить, действительно ли евреи в Чехословакии разговаривают по-немецки. Но Линденбаум – немецкая фамилия. Значит, родным языком девочки был немецкий. А письмо она написала по-чешски, наверное, только потому, что боялась, что его откроют. Письмо, написанное по-чешски, немцы не так легко прочитают. Я его тоже не прочитал. Веверка. У Альберехта вдруг прорезался сильный насморк, так что пришлось два раза судорожно шмыгнуть носом.

Через пять минут он уже дошел до дома матери. В гостиной и коридоре горело электричество, шторы были раздвинуты, так что на тротуар перед домом падали полосы света.

На траве вокруг бомбоубежища напротив дома разбросаны скомканная бумага, газеты, пустые пакеты и апельсинные корки, как будто там был праздник, теперь уже закончившийся.

Содрогаясь всем телом, Альберехт стоял перед дверью, особенно холодно было голове. Достал из кармана серебряную коробочку. В ней остались две мятные пастилки. Сунул обе в рот и разжевал.

Нажимая на кнопку звонка, заглянул внутрь через окошечко в верхней части двери.

«Сейчас я должен буду рассказать, что Ренсе нет в живых, – подумал Альберехт, – я, теперь ее единственный сын. Но в какой мере тридцативосьмилетний сын остается сыном?

Если бы она не была так одинока, мне было бы легче».