Воспоминания Андрея Михайловича Фадеева - [4]

Служебные дела занимали меня не много, а потому я проводил время, большею частью, в чтении книг, и с жадностью читал все, что мне попадалось под руку. Случайно имел я книги хорошие из библиотеки служившего в то время членом управления над каналом, Степана Ивановича Лесовского, незаконного сына князя И. В. Репнина; он служил там единственно для устройства своего имения близ самых Телехан, выделенного из конфискованного имения гетмана Огинского, которое было пожаловано князю Репнину, вместе с шестью тысячами душ крестьян; из них четыреста душ Репнин подарил Лесовскому. Ему досталась и большая часть библиотеки покойного князя, состоявшей из избранных французских книг. Там я читал и «Histoire de Catherine II par Castera», и этот экземпляр особенно заинтересовал меня тем, что в нем на пробелах книги были сделаны отметки карандашом рукою князя о том, что в нем сказано справедливо и что солгано. Лесовский был впоследствии курским губернатором, а потом окружным жандармским генералом, кажется, в Москве.

Считаю не лишним упомянуть, что в конце 1802 года много ходило толков о совершившемся тогда преобразовании в государственном управлении учреждением восьми министерств, которое тогда сильно критиковали. По этому случаю даже сочинили стихи под названием: «Игра в бостон» — игра, сделавшаяся в то время в России всеобщею. Стихи не отличались красноречием и теперь уже, вероятно, вовсе забыты; но чтобы показать, как тогда оценивали вновь назначенное министерство, помещу их здесь.

БОСТОН.

Игра бостон открылась снова,

Ее совет апробовал.

В Москву сослали Беклешова[3]

За то, что ею презирал.

А Воронцов,[4] король бубновой,

Доволен сей пременой новой,

Стал Чарторижскому[5] под масть.

Товарищ сей не помогает:

Он вечно на свои играет;

Топить — его охота, страсть.

Grand souverain[6] в руках имея,

Весь Кочубей[7] объемлет свет,

Но разыграть же не умея,

Поставить может он la béte.

Не кстати козыря подложит,

Ренонс он также сделать может,

И станет масти проводить.

С ним, правда, Строганов[8] играет,

Но козырей сей граф не знает,

С чего не знает подходить.

Бостона правила известны!

Державин[9], сам ты написал,

И сколь в игре должны быть честны.

Стихами, прозою сказал.

Но карты в руки, — и забылся;

Ремизы ставить ты пустился,

Чужие фишки подбирать.

И доказал тем очень ясно,

Что можно говорить прекрасно,

Но трудно делом исполнять.

Трощинский[10], взявшись за уделы,

К себе все фишки подхватил;

Когда б не женщины-пострелы,

Игрок больших он был бы сил.

Но люди созданы все слабы!

Им овладели девки, бабы

Тащат все у него из рук.

Без них он мог бы без лабету

На пользу целому быть свету,

Но что ж, — кто бабушке не внук!

Румянцев[11] носится с мизером,

Хотя за все двойной платеж;

И хочет собственным примером

В рубле ходить заставить грош.

Давно по свету слух промчался,

Что женщин он всегда боялся,

И потому относит дам.

Игру он худо разумеет,

И карты лишь в руках имеет,

Играть велит секретарям.

А ты, холоп виновой масти,

Вязмитинов[12]! Какой судьбой,

Забывши прежние напасти,

Ты этой занялся игрой?

Ты человек, сударь, не бойкий,

Знавали мы тебя и двойкой,

Теперь, сударь, фигура ты!

Но не дивимся мы ни мало:

Всегда то будет и бывало,

Что в гору лезут и кроты.

Сатира на Вязмитинова совсем несправедлива. Правда, что он происходил не из бояр, а был сын бедного курского дворянина, но, несомненно, был человек правдивый, честный и отменно усердный по службе. Доказательством тому служит, что он без всяких происков и протекций достиг высших государственных должностей и был, по своему времени, очень хороший военный министр. В этом отдавал ему справедливость и Аракчеев, которого нельзя упрекнуть в щедрости на похвалы. Впрочем, дабы дать понятие, как тогда и серьезные люди оценивали личности, занявшие звания министров, привожу выписку из письма 1802 г. одного значительного административного лица. «Из наших новых столбов мы только на двух опираемся (кажется, здесь подразумевались Воронцов и Кочубей), прочие или худо построены, или недоложены. Еще хуже — есть некоторые безобразны. Судите, какая польза целому зданию! Противно смотреть, и не хотелось бы их видеть, но они, как на зло, всегда первые в глазах. Часто смеюсь сим карикатурам, но иногда бешенство берет, когда видишь как они искажают все строение. Говорят, что скоро министром будет Мордвинов; дай только Бог, чтобы опыты его исправили: он больно затейлив».

В продолжение десятилетней службы моей в вышесказанных должностях, меня посылали три раза в Петербург под разными служебными предлогами, где я и проживал по нескольку месяцев. Там мне представлялись случаи видеть всю Императорскую фамилию и все знаменитости того времени, как например: посланника Наполеона, Коленкура, графа Деместра, канцлера графа Воронцова, графа Николая Петровича Румянцева и проч. Ознакомился я с своим высшим служебным миром и был дружески принят тогдашними членами департамента коммуникаций. Один из них, Герард, особенно благоволил к отцу моему, и потому я неоднократно у него обедал. Семейство Герарда было замечательное. Оно состояло, во-первых, из главы семьи, самого Герарда, 86-ти летнего старика, тайного советника и члена департамента водяных коммуникаций. Он считался искусным гидравликом, и лучшие по этой части сооружения, в царствование Императрицы Екатерины II-й, исполнены по его начертаниям и руководству — из пяти его сыновей, из коих четыре были уже генералами, и двух дочерей, также генеральш, именно, г-жи Герман и Мейдер. Все они жили в одном доме, все делали складчину на домашние расходы и жили одной семьей. На них указывали в Петербурге, как на пример родственного согласия и любви.