Воспоминания Андрея Михайловича Фадеева - [3]

Граф Сиверс, как выше сказано, имел пристрастие к своим соотечественникам. Составив огромные штаты своему новому управлению водяными сообщениями, он учредил вмести одного чиновника при Волховских порогах — четырех. Вся обязанность этого управления заключалась в наблюдении, дабы прибрежные лоцмании не делали притеснений судопромышленникам при проходе судов через пороги. А притеснения состояли в том, что лоцмана проводили через пороги тех, кто им платил больше, не наблюдая, как следовало, очереди по времени прибытия судопромышленников. Четыре чиновника значились: директор с тремя помощниками. Директором Сиверс назначил немца Свенсона, а отца моего определил к нему первым помощником. — кажется, единственно только потому, что Свенсон был немец, а отец мой — русский. Блум в своих записках о графе Сиверсе (II том, от стр. 407 до 418) распространяется об этом Свенсоне, как о гениальном шлюзном мастере, но на этом месте никакого технического искусства не требовалось; все дело состояло в недопущении лоцманов своевольничать, к чему Свенсон не имел никакой способности. Ему было уже более семидесяти лет. Все занятие его состояло в искусной разрисовке лакированных ящиков, кои он рассылал в подарок своим петербургским патронам, а бумаги подписывал не читая того, что ему подавал писарь. Деятельная его служба заключалась в том, что три или четыре раза в лето, при проходе караванов, он выходил из своей квартиры на берег, в ситцевом халате и в треугольной шляпе с плюмажем. В этом наряде он красовался, как павлин, и балагурил с лоцманами, которые над ним подшучивали. Беспорядки и притеснения судопромышленникам, при этом порядке вещей, не только не прекратились, но даже усугубились. Отец мой не мог смотреть на это равнодушно, а Свенсон, вдобавок своей бездеятельности, был упрям и своенравен и никого не хотел слушать; а потому отец мой и просил графа Сиверса развести его с ним, вследствие чего отца и командировали для очистки Невских порогов. При этом поручении, он имел пребывание на дворцовой мызе Пелле, находящейся на берегу Невы, тридцать верст выше Петербурга, куда и меня взял с собою. Эту мызу Императрица Екатерина основала при рождении великого князя Александра Павловича; тогда же заложен великолепный дворец, оставшийся недостроенным, и находившийся уже в развалинах. А пороги, по недостатку средств очистить их на казенный счет, остались неочищенными.

Когда очищение порогов решили отложить, то граф Сиверс, кажется, единственно для того, чтобы не сводить отца моего вновь с Свенсеном, поручил ему устройство бичевника по реке Волхову, от места порогов вверх по реке до Новгорода. Два лета я провел с отцом в разъездах по этой реке; с тех пор у меня остались в памяти все красивые и замечательные места по обоим берегам Волхова, в коих мы квартировали по нескольку дней и недель, как то: Званка Державина, Сосницкая пристань, Грузино, и некоторые монастыри.

В парте 1801 года последовала кончина Императора Павла. Обстоятельства, сопровождавшие ее тотчас разгласились и сделались известны даже между простым народом, но только с разными прибавлениями и комментариями.

В 1802 г. отец мой был определен директором экономии на Огинский канал в Минской губернии. Меня радовало продолжительное путешествие при переезде туда. Сохранилось у меня в памяти несколькодневное пребывание наше в Полоцке, посещение там иезуитского монастыря и его кабинетных редкостей; из них, особенно заинтересовала меня картинная галерея — которую показывал нам услужливый иезуит.

Канал Огинский, основанный гетманом этого имени, еще во время существования Польши, соединял днепровскую систему вод с Неманом, и считался потому соединяющим Балтийское море с Черным. Но принес да и теперь, кажется, приносил мало пользы, главнейше оттого, что для сбережения издержек строили кое-как, отпускали деньги несвоевременно, а со стороны местных и главных начальников (как и впоследствии, так и теперь) преобладали злоупотребления и превладычествовало шарлатанство. Строилось все для показу, без заботы о прочности. Отец мой с семейством жил при самом этом канале, в имении же Огинского, Минской губернии Пинского уезда, в местечке Телеханах. Там еще существовали огромные постройки покойного гетмана, приезжавшего туда часто охотиться: в них то и помещались все чиновники, принадлежавшие к управлению над каналом. Впрочем, местоположение и окрестности незавидные; они состояли, во все стороны, из болот, озер и лесов, некогда огромных, но уже и тогда, от беспорядочного управления, сильно опустошенных. Однако диких зверей всякого рода водилось еще много.

Мне едва минуло двенадцать лет, когда меня уже зачислили на службу. Тогда такое определение не было сопряжено ни с какими формальностями, или, по крайней мере, их обходили без всякого опасения. Не требовалось ни метрических выписок о рождении, ни свидетельств о происхождении и никаких аттестатов об обучении. Меня определили под начальство отца моего сперва каким то смотрительским помощником, потом бухгалтером, письмоводителем и, наконец, чиновником мастерской бригады 17-го округа путей сообщения. Дел у меня было по всем этим должностям очень мало и, главным образом, я занимался чтением и письмоводством под диктовку отца моего, который, во все время служебного прохождения моего по этим должностям, до выхода моего из службы по части путей сообщения, был и моим начальником. Общество мое состояло, кроме семейного круга, из чиновников и соседних помещиков, от коих ничему доброму научиться не мог. Впрочем, между ними находилось несколько порядочных людей, примеру и влиянию которых я был обязан тем, что не сделался негодяем.