Воспоминания Андрея Михайловича Фадеева - [152]

В мае последовал первый мой выезд в этом году, вместе с детьми; я отправлялся для обозрения церковных имений, а дети мои, с целью богомолья, сопровождали меня до Мардкобского монастыря, отстоящего в 20-ти верстах от Тифлиса. Монастырская церковь недавно построена на развалинах древней церкви, воздвигнутой святым Антонием, одним из тринадцати подвижников, пришедших в половине шестого века из Сирии в Грузию для окончательного довершения подвига Св. Нины, обращения страны от тьмы языческой к свету Христову. Монахов здесь теперь уже нет, а живет при церкви священник, так как из Тифлиса сюда приходят постоянно во множестве богомольцы. Это место считается одной из наиболее уважаемых святынь края. Монастырь, обстроенный красивыми домиками, с гостиницей, хороню устроен, находится в прекрасном местоположении, окружен лесом, горами, с живописной на одной из вершин старинной башней, по преданию, жилищем Св. Антония. Благоустройством своим Мардкоби обязано в особенности попечениям экзарха Исидора. В летнее время оно служит иногда местопребыванием для экзархов.

В конце месяца я проехал в Боржом, куда в начале июня прибыл наместник, а за ним митрополита, Исидор, еще не покинувший края. Я ежедневно с ними виделся, проводил в беседе с обоими многие приятные часы и пробыл с ними слишком месяц, по 8-е июля. Туда же приехал и новый экзарх, архиепископ Евсевий.

Князь Александр Иванович — очень занимательный собеседник и замечательный рассказчик. Когда он здоров, в духе и оживлен разговором, то любит рассказывать и рассказывает мастерски, удивительно эффектно, остроумно, иногда комично представляя героев своих рассказов в лицах, подражая их жестам, говору. Большею частью рассказы забавные, но часто и серьезные, и всегда интересные. За обедами и по вечерам, в Боржоме и Тифлисе, много я слышал от него любопытных историй. В Боржоме меня заинтересовал один рассказ о его ране. В нем давно уже сидела ружейная черкесская пуля, которую нельзя было вынуть, но она так заросла и где-то запряталась, что не беспокоила его. Когда он приехал в первый раз на Кавказ, молодым офицером, то во время экспедиции, в деле с горцами, пуля попала ему в левую сторону груди. Его отнесли в палатку, положили в постель и, по осмотре, сочли рану смертельной. Князь задыхался и, сознавая приближение конца, потребовал священника. К нему привели полкового священника, старичка, помнится, отца Ивана. Батюшка заметил, что раненный тяжело дышит, по-видимому кончается, и голова его лежит очень низко, на одной подушке. Для большего удобства при совершении таинства, священник велел подложить несколько подушек. Князя приподняли и устроили на постели в полусидячем положении; затем он исповедался, причастился и скоро почувствовал заметное облегчение; вступил с батюшкой в разговор. Из разговора открылось, что отец Иван, задолго до того, был священником в родовом имении князей Барятинских, Ивановском, в то именно время, когда там проживали родители князя и родился сам князь, и этот самый отец Иван его крестил. Такое открытие очень обрадовало их обоих; священник в умилении прослезился, а князю с этого дня стало делаться все лучше и лучше, и наконец он совсем выздоровел, — что приписывали единственно тому, что священник подложил ему под голову подушки, и его высоко приподняли, вследствие чего пуля, его душившая давлением на сердце, опустилась вниз, князю сейчас же сделалось легче, и он был этим спасен.

Таким образом, время шло для меня в Боржоме далеко не скучно. Между тем произошла перемена в моей службе, за которую я считаю себя весьма признательным князю Барятинскому: 12-го июня я освобожден наместником от становившегося для меня тягостным управления Экспедициею государственных имуществ, с возложением на меня руководствования ими, и с оставлением членом Совета, а также состоящим лично при наместнике для исполнения его особых поручений[116].

Такое определение моей службы доставило мне большое удовольствие. Я начинал уже чувствовать, что управление это становится мне не по силам, о чем и прежде докладывал наместнику. Думаю, что и он не был недоволен этим, потому что по характеру своему он не терпел противоречий; а я не мог удержаться, когда по моему убеждению видел, что дела не так решаются, как должно. Особенно же это выказалось при укреплении Лорийской степи за князьями Орбелиановыми, в начале 1857-го года. Я был душевно рад, что избавляюсь от тяжелого положения при некоторых распоряжениях наместника; да и чувствовал, что старею и силы уже не те. Бывший некогда один из лучших генерал-прокуроров Беклешов сказал великую истину: «надобно служить, но не переслуживаться»; это весьма справедливо. Оставаться же только лишь членом Совета, без всякой ответственности, — почти то же, что перестать служить, с выгодою получения того же содержания, какое я получал. Пенсии такой никогда бы не дали. Да и то было не безвыгодно, что не вдруг прекращались все занятия, отчего, как известно, иные старые служивые преждевременно от скуки умирают. Еще имел я то утешение, что место мое по управлению экспедициею (с переименованием в департамент) князь Барятинский передал зятю моему Ю. Ф. Витте. В то же время, с увольнением моим от обязанностей, становившихся для меня затруднительными, я получил извещение о пожаловании меня в тайные советники. В преклонных летах подобные повышения имеют цены немного, но, как я уже говорил при этих случаях, всегда бывают более или менее приятны, быть может как отзыв прошлых времен и прошлых настроений.