Воспоминания - [22]

Стало немного легче, было хотя бы чем отбиваться на случай немецкой контратаки. Ночью нам подбросили небольшое пополнение. Мне в роту дали 8 человек, и все нестроевые из обоза. Повоюй с такими!

До чего доходила глупость людская, прикрытая, казалось бы, самыми благими пожеланиями. Весь остаток командного состава нашего батальона собрался в обширной землянке командира батальона. Сидим на полу, отдыхаем, дремлем, курим — замариваем червячка, есть-то нечего. Вдруг является помначштаба полка и заявляет: нужно отобрать людей и атаковать Минометную сопку (условное название, данное в штабе полка какой-то возвышенности). Начали выяснять, чей это приказ, а этот ПНШ на все отвечает: мы решили. Где находится эта сопка, с чем ее атаковывать, когда нет боеприпасов и нет людей? На эти вопросы ответить не может, и мы ему единодушно предложили самому атаковать Минометную сопку, а нас оставить в покое. Парень попался настырный — давай атаковывать и все, и только когда ему пригрозили соответствующими оргвыводами, как теперь говорят, он от нас смылся. Наверное, пошел в другой батальон. Утром выясняли осторожно в штабе полка, были ли такие приказания, так ничего не обнаружили. Возможно, этот ПНШ был пьян, но мы этого не заметили. Несколько дней прошло в укреплении позиций, получении боеприпасов, иногда ночью прибывало незначительное пополнение — 3–4 человека на роту. Однажды ранним мартовским утром, чуть стало рассветать, вызвали меня в штаб батальона. Думал, наконец-то дали политрука. Пошел. Шел по траншеям, ходам сообщения, а потом надоело толкаться в этих узких щелях, и поскольку было абсолютно тихо, вылез я из траншеи и пошел поверху напрямую. И тут как назло одиночная мина, и осколком ее хватило меня по руке в районе большого пальца правой руки. Заскочил я в штаб, вынул индивидуальный пакет, и мне ребята перевязали руку. Хотели отправить в медсанбат, но я наотрез отказался и остался в строю. К вечеру рука начала опухать. Неудивительно, ибо на ней было достаточно грязи. Говоря откровенно, я не подумал о том, что такое положение грозит столбняком. Встретил фельдшера батальона, он смазал мне рану йодом, и на том лечение закончилось. Правда, я получил у него пару индивидуальных пакетов для текущих перевязок. Кроме нагана, у меня была еще винтовка СВТ, она полуавтоматическая, магазин на 10 патронов, все как будто бы хорошо, но если в затвор попадает грязь, песок или что-нибудь в этом роде, то она перестает действовать не только как полуавтомат, но и вообще отказывает. Случилось так, что, проходя по окопам роты, зацепил затвором за стенку окопа. Затвор стал плохо работать, приходилось его досылать рукой. А рука-то ранена. Пришлось сменить свою СВТ на простую немецкую, к ней хотя бы были патроны.

15 марта рано утром получили приказ на наступление с задачей овладеть Владиславовкой (по дороге на нее и была эта пресловутая Минометная сопка, за нею располагалась батарея тяжелых немецких минометов). Выдали нам хлеб, накормили людей завтраком, дали всем по 100 граммов водки. Мне, правда, старшина налил полную флягу. Это 700 граммов. Но я, как правило, перед боем никогда не пил. Нужно иметь ясную голову, а то пьяному и море по колено. Кстати, эта привычка, возможно, в этот раз спасла меня. Утро выдалось морозное, градусов 15–17. Кажется, единственный раз, когда наступление началось без дождя. Двинулись мы вперед и даже на дальних подступах к немецким траншеям попали под сильный минометный огонь. Положено выходить из зоны минометного огня броском вперед, но наших людей пока подымешь, можно потерять всю роту. И на этот раз пришлось подымать людей прикладом. Выбрались наконец из-под минометного огня, а дальше — короткими перебежками под сильным пулеметным и автоматным огнем. Поддерживало нас несколько танков.

Во время перебежек нашел пистолет только с одним патроном. Кто-то из наших потерял. Заложил за голенище сапога. Чем ближе к немецким позициям, тем сильнее огонь. Уже видны брустверы окопов, нужно готовиться к атаке. Во время одной из перебежек на бегу что-то сильнейшим образом ударило меня в правое плечо, да так, что развернуло на 180° и бросило на землю. Впечатление было такое, будто со всего размаха обрушились оглоблей на правую руку. Лежу на земле и думаю: «Что произошло, почему я упал, и вообще что случилось?» В это время подполз ко мне ординарец и спрашивает: «Как, командир, жив?» Говорю: «Жив-то жив, посмотри, что с правой рукой?» — «Да она в крови!» Вот тут-то я понял, что меня ранило. Делать перевязку под огнем нет смысла, потому попросил ординарца хорошо осмотреться и найти какую-нибудь воронку или бугор, где можно было бы укрыться. Через пару минут говорит: «В сторону противника видна большая воронка». — «Ну, тогда давай в нее». Помог он мне подняться, и мы бегом припустили к той воронке. Вскочили в нее и увидели, что там сидит танкист, а на дне воронки лежит также танкист, весь в бинтах. Нам рассказали, что впереди, недалеко отсюда, стоит подбитый танк, а раненого водителя экипаж перенес в эту воронку и оставил одного из экипажа охранять его и при необходимости оказывать посильную помощь. Сняли с меня шинель, ватную куртку, гимнастерку и обнаружили рану. Пуля прошла сквозь руку в подмышке и вышла, вырвав солидный кусок в предплечье. Рану перевязали, с большим трудом снова надели гимнастерку и куртку на меня, а вот в шинель в правый рукав никак одеть не смогли, так и запахнули ее, скрепив ремнем. Если раньше я не чувствовал боли, так всегда бывает сразу после ранения, то потом боль начинает сказываться. Попросил ординарца переложить наган в левый карман, мало ли что может быть, и посмотреть, что делается на поле боя. Доложил он, что никакого продвижения нет вперед, все лежат. Можно сказать, самое благоприятное для немцев положение, им ничего не стоит нас контратаковать. К счастью, контратака, очевидно, не входила в планы немецкого командования.