Воспоминание о счастье, тоже счастье… - [93]
После выставки в Ситэ, принялся я устраивать артистические happenings, и в самых неожиданных, что ни на есть местах.
Пьеретту, перво-наперво, вниманием удостоил, в парке Маримонт, как раз напротив её, провёл выставку живых полотен; среди них Завтрак на траве Моне, Мулен де ля Галет Ренуара, Снятие с креста Рубенса, Девочка на шаре Пикассо. Работал только с классикой и, тут же невероятный успех, у толпы. Продавал фото только что вот созданных мною живых композиций и репродукции оригиналов тех же мастеров. Пьеретта была тронута; удовольствие на её лице заметил бы и слепец. Всё это подвигло меня к развитию начатого, и уже в более амбициозных вариантах: работало имя теперь моё и никаких тебе там налогов. Вот и воздвиг я на заброшенных заводах и шахтах гигантские тотемы, и зашагали там у меня стада овец под опекой голых пастухов. Подобрано подходящее музыкальное сопровождение, и вот уже критики распознают в том таинства острова Пасхи — каков вкус, а?
Загнав в клетки толпу, а экскурсантами на свободе оставив обезьян, я вызвал восторг защитников живой природы; да какой?
Чтобы сотворить нечто из ряда вон, бросил вызов одному художнику, о ком всегда, впрочем, отзывался лестно, вызвав того на ринг. Поле боя соорудили прямо посреди моей галереи, сам матч начался за час до открытия выставки работ того самого художника, ловко мною подготовленного: публика пировала! Мой противник выступал в перчатках красного цвета, мои были, как наша виолончель, голубые; закончился бой вничью, мнение на тот счет вынесли единогласное, мы с тех пор очень дружны.
В одной из упраздненных церквей я футбольные ворота поставил; перед ними — коленопреклоненные натурщики в черном, в шляпах с округлым верхом и с кейсами, как у Магритта, скандировали, вознеся руки в небеса, невнятные заклинания. Посмеивались, сквозь слёзы, католики, курила фимиам левая пресса…
Не опасаясь эпатажа, понаделал я в стенах дыр и представил на всеобщее обозрение пустые их проемы, уверяя всех, что это осознанно новая форма искусства. И принял участие в торгах, для дураков, неистово критикуя всё, что сам и предлагал.
Я искусством торговал и веянием эпохи, в этом же искусстве, прослыл…
Сестра моя, Сарина, время от времени навещает меня с той самой, обаятельной Аурелией, ставшей уже теперь очаровательной, не позабывшей, однако, своего «птичьего» дядюшку девушкой; балую я их обеих, без ведома отца, продолжавшего утверждать, что так и не удалось мне оставить службы у Сатаны, коль скоро продолжаю продавать похотливые эти и зловонные картинки. Да благословит его Господь!
Что до сатаны, то восемьдесят девятый год стал и впрямь его; дебют моей карьеры совпал с лучшим из времён: низвергая рекорды, полыхали цены, и я много продавал. И пускай в девяностом эйфория та уже шла на спад, успехи мои стали столь впечатляющими, что я прошёл в ту, в высшую, категорию, где тыкать уже недопустимо.
Была у меня ещё одна мечта, такая же, впрочем, сумасбродная, как и прочие, и рассчитывал я урвать ту мечту не без помощи Шадии, палочки-выручалочки моей. Хотелось мне лет этак через несколько купить, как бы венчая нынешнюю свою карьеру, пусть и самое крохотное, но настоящее полотно Клода Моне; из тех, что написаны им между пятнадцатым и двадцатым годами. Да вы его знаете, это же те самые прелестные кувшинки; они же и зовутся так же как та чаровница, которой отдано четыре года моей жизни: Нимфея — её имя. Ну, так хотелось мне ей его подарить!..
Слышу, как мурлычет она приевшуюся, наивную детскую песенку «Pandi, Panda» Шанталь Гойи[35], но поёт ту песенку на свой лад, и с другими словами:
Друзей я не растерял, Розарио в их числе, первый среди них. Художники, чьи картины продаю, заходят; и стол и кров находят у нас, Шадия же готовит самый вкусный в мире кускус. Да и мы бываем званы, а как же…
Тут вот, совсем недавно и нежданно-негаданно, пригласили нас на костюмированное мексиканское празднество. Странная, скажете, затея для Брюсселя; история и вправду забавная. Хозяин той вечеринки, известный коллекционер, проводя в Мексике медовый месяц, подарил юной и очаровательной супруге своей восхитительное платье, принадлежавшее Фриде Кало, мексиканской художнице, отмеченной не только и не столько талантом, сколько невероятным мужеством, с которым та переносила свалившийся на неё тяжкий физический недуг[36]. Замужем она была за не менее именитым Диего Ривера, супружество их сокрыто под вуалью мистики.
По возвращении в Бельгию стало понятно, что наряд в повседневном контексте носить совершенно невозможно: выйди она, и сама по себе красавица из красавиц, да ещё в этаком наряде — бархат цвета бордо, синий, словно майская ночь шелк, тончайшее кружево и вышивка — тут же стало бы очевидным, что либо она из иного времени, либо платье её шито к постановке некой античной пьесы.
Но, не тут-то было, так просто муженька её из седла не вышибешь: пожелав, ни с чем не считаясь, потрафить жене в исполнении её желания воплотиться в избранный образ, под торжества в честь её снял он в наём великолепный замок ЛяЮльп
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.