Воспоминание о счастье, тоже счастье… - [89]
Курсы рисунка и истории живописи, которые я в своё время брал, дозволили мне ознакомиться с некоторыми секретами мастеров живописи, узнать побольше об используемых ими красках, умении их смешивать, о весьма индивидуальной технике мазка каждого из художников, подборке ими того или иного растворителя, способного по их прихоти ускорить или же замедлить высыхание масла. И при всём притом говорю вам, что из почтения перед его величеством Искусством воздержусь от самолюбования. Нет у меня способности на идею оригинальную, но я справляюсь на отлично с репродукцией великих полотен… если они мне нравятся; условие это непременно. Не хочу прослыть имитатором, пусть даже и известным, на манер тех их творящих, что превратили это ремесло в доходную коммерцию. Обожаю Крестьян на отдыхе, зачаровывают они меня. Так вот, есть у меня мечта одна — ознакомить с ними ровню мою из Ситэ.
Безо всякой задней, дурной мысли позволил себе я удовольствие порисовать их, с любовью и почтением покопировать; всего лишь из почтения к великому их создателю. И вот мало-помалу идея та, о ней в самом начале я уже напоминал, принялась пощекатывать моё сознание, да так в нём и застряла. Потому и решился я на откровение и сомнением своим поделился с вами по той же причине: работы-то свои как подписывать, своим именем или Констана Пермеке?
Второй вариант, как вы сами понимаете, может и к признанию правомочности проступков подтолкнуть, а не то и преступлений даже.
Эх, да что же это я вам такое говорю! Вот, слышу уж от вас: «Как? Потчевал часами нас неким чтивом и всего-то лишь затем, чтоб к дурацкому вопросу этому подвести? Да плевали мы на тебя, твоя это проблема, бумагомарака ты этакая! Ты же только что бодренько набалтывал, что не задумываясь и безо всякой там щепетильности мужика в могилу подтолкнул; простой и примитивный ты сторонник смертной казни, вот и всё. А тут, видишь ли, добродетель перед нами с этой подписью под какой-то там мазнёй разыгрывает…»
Ладно, хорошо, не сердитесь! Позвольте вам всё объяснить. Имеете вы полное право ха возмещением издержек к моему издателю обратиться, а можете ещё мою книгу злейшему вашему недругу сбагрить, если я вас не смогу переубедить.
Для начала, поверьте мне, что я против смертной казни непоколебимо. Это, во-первых! При поимке, так сказать под горячую руку, я смог броситься бы на того монстра, что повинен в смерти дорогого мне существа, но если бы от меня потребовали, уже после вынесения приговора, врубить электрический стул под ним, я бы отказался. Я хочу сказать, погибни тот монстр сам в автомобильной катастрофе при переезде из одной в другую тюрьму, не заплакал бы. В общем, с Фернаном Легэ приключился несчастный случай по пути его следования в назначенную уже ему «тюрьму», к презрению и ненависти, которые плодил он вокруг себя при существовании своём. И уж осуждён-то был он, как ни крути, а более или менее во время; врача его о том можете спросить.
Ну, и при всём моём почтении к вам, хотелось бы всё-таки заметить: точной копии мазни в оригинале не сотворить, это уж, как два…
В общем, что бы там ни было, но все, так меня и не покинувшие, знайте: картина моя, то бишь моя версия Крестьян на отдыхе, укрытая белым саваном, почивает в моей мастерской — обращенная к северу, в ней идеальное освещение, часть нашей комнаты.
А поразмышлять, я в конторе уединился…
Так что теперь, когда мнение ваше подсозрело, отошлите мне свои соображения: станут они для меня, уверяю вас, большим подспорьем.
Клевавший сэндвич воробей пролил мне на душу бальзам; невинность, с какой он пользовался случайно посланным, укрепила меня в сумасбродной моей затее и… выставлю-ка я своего Пермеке в Ситэ. Оригинал же, копию ли… При всей своей скромности, всё же вас уверяю: копия отменна, а обман… ну, что обман… да и не откроется он. Пошлой лжи не будет, не стану я бывшим соседям своим совать под нос мешанину из уважения и презрения в виде копии, пусть и прекрасно исполненную. Как бы сам я, откройся мне подобный подвох, на их месте реагировал? Предательство ещё раз пережить? А они, при врожденной скромности их, оценят ли доброе намерение моё? Поди-ка ты, узнай… Вот и думаю, вот я всё ещё и размышляю, и время как бы застыло, чтобы дать мне, наверное, возможность верное решение принять. Что ж, подождём несколько дней ещё…
И вот, восьмое июня; после открытия выставки в Ситэ минула неделя. Несколько сотен работ получили мы, одна другой выразительнее, неожиданнее, новей: тут и цветной карандаш и акварель, грифель и гуашь, пастель и размывка, акрил и масло. И в самой разной технике написания. И при том — ни тебе конкурентов, ни призов, ни какого-либо воздаяния…
Сколько букетов, солнца, домиков в цветущих садах получили мы от детей!
И шахты, шахты… с отвалами пустой породы и брошенными клетями, и черные, измордованные лица с выпученными от напряжения глазами… в назидание подросткам.
Сколько помыслов и надежд, сожаления и обиды умещалось на малых кусках полотна, картона, простой бумаги…
Многим не хотелось ударить в грязь лицом, вот и пробовали по простоте душевной воспроизвести где-то виденные рисунки и картины…
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.