Восьмой день недели - [76]

В двадцать девятом вступил ее муж в ряды большевиков. А полгода спустя разнесся по поселку слух: «Звонили на завод из Москвы, разыскивали Кирьяна». Никто не знал, зачем он понадобился? С какой целью? Не одна Пелагея, родичи, соседи, знакомые стеклодувы терялись в догадках, подступали с вопросами к Кирьяну, а тот, хитрец, успокаивал людей, посмеивался в белесые, реденькие усы. Уехал в столицу, ничего не объяснив. Правда, когда вернулся, собрал друзей-коммунаров, все досконально прояснил. Оказывается, возникла в беспокойной голове Кирьяна неотвязная мысль: вычитал в газетах сообщение о том, что создана комиссия по увековечиванию памяти вождя революции Владимира Ильича Ленина, что принимает она предложения трудящихся. Сначала тайком от родичей на попутном обозе съездил в Москву, отыскал редакцию газеты «Правда» встретился с Марией Ильиничной Ульяновой, изложил ей как члену комиссии свою идею — построить мавзолей не из камня, а из одного прочного стекла, чтобы каждый прохожий мог в любое время видеть усопшего вождя. Мария Ильинична внимательно выслушала Кирьяна, ознакомилась с его чертежами, поблагодарила стекольного мастера, пообещала передать его предложение куда следует. И передала. Спустя пару недель его и пригласил на беседу сам Михаил Иванович Калинин. Всесоюзный староста разговаривал с Кирьяном Потаповичем около часа. Прямо сказал, что предложение стекольных дел мастера весьма заманчиво, жаль, оно невыполнимое. Ведь для осуществления замысла требовалось построить стекольный завод с очень емкой плавильной печью, а в то время действительно соорудить этакую печь не было возможности.

Кирьян так и прожил десятки лет с мечтой о Большом Стекле. Мастер всегда оставался для людей поселка добрым светом в окошке, а для Пелагеи — частицей ее самой. Его часто называли не по имени-отчеству, а по прозвищу — Кирьян-коммунар. А вот теперь, когда не стало Кирьяна, казалось, потеряла всякий смысл и ее собственная жизнь.

Мысли Пелагеи не плавно, как всегда, а разом, резко переметнулись к Алексею, единственному их сыну, к невестке Наташе. Доля им выпала тяжкая, мученическая. Жить-то словно и не жили. Думать о них Пелагее было всегда тяжело, мучительно, перехватывало дыхание, буквально подкашивались ноги. «Почему моим ребятам было суждено так рано погибнуть?» Кирьян, бывало, слыша от нее такие слова, утешал: «Отдать жизнь за свободу любимой земли — счастье…» А она была всего лишь любящей матерью. Конечно, все она понимала, в душе гордилась детьми, но… лучше бы ее тогда убили. К тому времени Пелагея прожила уже сорок с гаком.

Часто, за последнее время особенно часто, проходя по площади Партизан, она встречалась взглядом со своими вечно двадцатилетними, теперь уже бронзовыми детьми. Алексей и Наташа на гранитном пьедестале выглядели этакими великанами, с гордо вскинутыми головами смотрели в лицо ненавистному врагу. Пелагея помнила ребят совсем иными. Алексей — застенчивый, узкогрудый, в отца. Наташа похожа на школьницу-десятиклассницу — стройная, пугливая, большеглазая, с длинными толстыми косами. Прямо перед войной Алексей привел Наташу в дом и спросил: «Вам нравится эта девушка?» Оглядели Пелагея и Кирьян зардевшуюся от смущения дивчину, переглянулись: «Хороша. Но… ты почему спрашиваешь?» — «Познакомьтесь, это моя жена — Наталья Владимировна». Так и пошло. И до самой последней минуточки звали ее в семье по имени-отчеству. Кому что судьбой приписано — неизвестно. Одни живут-тлеют сто лет, другие вспыхнут, как метеор, осветят людям дорогу и… погаснут. Ребята стекольниковские на стекольном людям запомнились мало. Только профессии приобрели, как пришла треклятая война. Алексей — комсомольский вожак — вскоре записался в партизанский отряд. Наташа осталась дома с полугодовалым малышом. Кирьян тоже был на фронте — как призвали в сорок первом, на девятый день, так и канул, словно в колодец, — ни письма, ни весточки с оказией. Долго не давал о себе знать и Алексей. Домашние вечерами оплакивать его начали. Но… однажды ночью в ставню осторожно постучали. Это пришел из леса Алексей. Обнял мать, жену, сынишку, наскоро поел холодной картошки с квашеной капустой, а потом долго-долго о чем-то шептался с Наташей. На следующий день молодица засобиралась куда-то. На вопросы матери не отвечала: «Надо, мама». Завернула в одеяльце сынишку и пошла по тропинке в сторону недавно прибывшего в их края карательного отряда. Вернулась поздно. Измученная, мокрая, в тине. Шла в обход, краем болота. Чуть сынишку не утопила.

На рассвете опять в их доме неслышно появился связной из леса. Наташа передала ему вместе с краюхой хлеба клочок бумаги. Не прошло и суток, напали партизаны на фашистский гарнизон со стороны болота, откуда их никак не ждали, перебили часовых, забросали гранатами здание бывшего сельсовета, где разместились офицеры. Пелагея заметила: узнав об этой новости, Наташа тихо запела, лицо ее осветилось радостью. С той ночи и пошло: как возвратится из разведки Наташа, так эхом ее поход отдается — взлетают в воздух фашистские автомашины, рушатся мосты под гусеницами вражеских танков, идущих на Москву. Соседки вокруг тихо судачили между собой: «Мол, московских партизан это рука фашистов карает». А Пелагея догадывалась, но язык держать за зубами умела. Однако грянула беда — отворяй ворота. Карателей наехало видимо-невидимо. Наташа успела предупредить товарищей. Партизаны надумали уходить через болота за дальние леса. Алексей вызвался с десятком бойцов прикрыть отход отряда. О чем он думал в ту минуту? Возможно, понимал: живым не остаться. Командир прямо спросил; «Ребята, я не могу приказать вам умереть. Прошу помочь спасти отряд». Партизаны вырвались из вражеского кольца, только Алексея и еще двух бойцов, тяжело раненных, привезли в поселок для опознания. Будь он проклят тот ненастный день! Пелагея до мельчайших деталей помнит, как сгоняли фрицы людей к площади, туда, где ныне возвышается памятник, стали выспрашивать про раненых: «Кто такие?» Люди пожимали плечами: «Не нашенские, не знаем». Их подталкивали прикладами, били, травили собаками. Полуживую от предчувствия Пелагею подтолкнули к телеге. Она увидела сына, окровавленного, едва не закричала, прикусила губу до крови, отрицательно покачала головой, мол, не знаю этих ребят. И вдруг вперед выскочил колченогий Яшка: «Чего от родного-то отказываешься!» Фашисты избили Пелагею до потери сознания, кинулись к ним в дом, схватили Наташу, пинком отшвырнули прочь мальчонку. Соседи взяли ребенка, спрятали. Алексея и Наташу пытали прямо на площади перед народом. Требовали назвать имена партизанских вожаков, указать дорогу к их лагерю. Ничего не добились изверги от ее ребят. И в бессильной злобе повесили их на старой рябине. У подножья памятника им теперь круглый год пламенеют цветы.