Восьмой день недели - [52]

Присутствующие задвигались, заговорили вполголоса, опасливо косясь на заместителя министра. Пименов сделал вид, что углубленно рассматривает какие-то записи. Заговорили громче. Реплики были понятны: авантюризм чистейшей воды. Дураками нас выставляет. Где это видано: пятьсот плавок?

— Анатолий Тимофеевич, — не сдержал иронической улыбки начальник главка, — до сегодняшнего дня лично я считал, что в вас уживаются лирик и аналитик, фантазер и трезвый теоретик. — Начальник главка сделал многозначительную паузу. — Оказывается, вы еще и беспочвенный, как бы сказать… хвастунишка.

— Спасибо на добром слове! — резко отпарировал Радин. — В Америке я читал роман «Тоно-Бенге». Кто из вас, товарищи, знает сюжет?

— Здесь не литературная викторина! — оборвал Винюков. — А не скажешь ли, сколько плавок стоит у вас футеровка?

— На опытном конверторе — двести пятьдесят плавок.

Снова поднял голову заместитель министра. Прищурился. Радин заметил, как блеснули под стеклами очков добрые глаза Ивана Ивановича. «Интересно, что он думает сейчас обо мне?»

— Двести пятьдесят, — недоверчиво протянул начальник главка, перекладывая очки из руки в руку, — честно сказать, и эти цифры приводят меня в смущение, но такой скачок… Двести пятьдесят и пятьсот! Нет, нет, пока это невозможно!

— Товарищ Радин, — устало сказал кто-то из директоров, — здесь собрались люди, ценящие время и слова. Мы хотели бы знать, на чем основывается ваше утверждение? Или пока это чистая теория?

Заместитель министра поднял руку:

— Пожалуйста, тише, товарищи! Думается, в рабочем порядке мы разберемся, почему нет единодушия в действиях директора завода и начальника ведущего цеха. — Заместитель министра не повышал голоса. — А пока… Почему бы нам просто по-человечески не послушать молодого специалиста, предлагающего выход из положения? — Иван Иванович прекрасно понимал: Анатолий не беспочвенный мечтатель, не хвастунишка, В этом он лишний раз убедился, прочитав его письмо, присланное накануне заседания. — Пожалуйста, Анатолий Тимофеевич, — с отеческой ноткой в голосе сказал Иван Иванович, — как вы думаете повысить стойкость? За счет чего?

Радин немного успокоился:

— За счет восьмого дня недели! — не сдержал он улыбки.

— Это уже было: сверхнапряжение, работа в инфарктном режиме, на износ. А конкретнее? — бросил начальник главка.

— Зачем же на износ? Это нерационально. Просто каждую минуту, каждый час мы не перестаем думать о завтрашнем дне, приближаем его. Еще конкретнее: мы составили перспективный творческий план. В нем новые методы укладки огнеупоров, улучшение состава доломита, тепловая обработка, мысли о создании машины для набивки футеровки. Словом, вот здесь, — Радин положил папку на стол заместителя министра, — наш восьмой день недели.

— Почему вы не познакомили с планом директора завода? — строго спросил Иван Иванович.

— Я знаком с этими бумагами, — поспешно сказал Винюков. — Считаю, что единственное открытие в них — фраза «восьмой день недели». Остальное… — Винюков пожал плечами, — общеизвестные истины, кое-где граничащие с фантазией. Почти все имеется в заводском перспективном плане, мы намеревались в свое время подойти к их решению, а товарищ Радин вместо того, чтобы идти по дороге, решил срезать уголок. В молодости так хочется прославиться!

— Да, да, я решил прийти к цели той самой тропкой-свороткой, что минует завалы, быстрей выходит к нужному месту. Кстати, тропки выстраданы ходоками! — бросил последнюю реплику Радин.

— Хорошо, мы внимательно рассмотрим ваш план, — заместитель министра взглянул на Радина, и тот поймал знакомую мудрую лукавинку, блеснувшую под стеклами очков. — И на этом закончим совещание…

24

Машина стремительно неслась по Кутузовскому проспекту. Сквозь сетку дождя смутно мелькали разноцветные огни, впереди море красных, движущихся точек. В Старососненске успел отвыкнуть от потока машин, милой сердцу московской суеты. Там жизнь подчинена заводскому графику, влияющему на пульс жизни города. Успокаивающе шелестели колеса по асфальту, и Радин подумал о том, что, пожалуй, сегодня он сломал себе шею… И еще подумал: хорошо бы купить цветов. Сказал шоферу, чтобы тот остановился возле цветочного киоска. Шофер молча кивнул. Радин мысленно поблагодарил шофера за неразговорчивость. Больница была в Филях, и оставалось время подумать. По его просьбе московские друзья навели справки. Радин очень удивился, узнав, что Надежда лежит в клинике известного невропатолога. «Нервы. Кто бы мог подумать?..»

— Двадцать девятая больница, — сказал шофер такси.

Когда Радин, в накинутом на плечи халате, взволнованный, даже забывший постучать в дверь, осторожно вошел в комнату, Надежда читала книгу. Он не произнес ни слова, без сил замер на пороге, всматриваясь в лицо Надежды. Наконец сделал два шага к ее кровати. Надежда подняла голову. Несколько секунд изумленно смотрела на него. Тихо ахнула:

— Вы?!

— Я. — Радин положил цветы на тумбочку. — Здравствуйте, Надя!

Тысячи раз она слышала свое имя. И вот только сейчас вдруг узнала, как нежно может звучать оно — «На-дя…»

— Садитесь. Здравствуйте, — прошептала она.