Воскресший «Варяг» - [18]

Я до того была возмущена всем этим, что начала кричать: «уходите сейчас-же вон отсюда! Я люблю своего мужа, а вас ненавижу, а теперь еще больше за эту подстроенную ловушку — это недостойно порядочного офицера» и т. д. и т. п. Тогда его достоинство к нему вернулось, он встал, вытянулся во весь свой высокий рост и уже спокойно отчеканил: «Мадам, вы еще неопытное дитя, которое многого понять не может, но знайте, что настоящая любовь преград не имеет или вы будете моей, или мы погибнем все трое. Но без меня нигде, никогда и ни в чем не будете иметь счастья!» (Увы! так оно и было!)

Я вскрикнула и еще глубже забилась в кресло; на мое счастье в это время быстро вошла милая м-м Ионидес, квартирная хозяйка и этим все закончилось. На другой день вернулся миноносец с моим мужем. На этот раз я бросилась ему на шею, как бы ища защиты и как то ярко почувствовала «того, прежнего» из Владивостока.

Муж мой был страшно огорчен совершенно для него неожиданно непонятным изменением отношения к нему его начальника, коммандана Бодри. Это было какое то сплошное преследование, придирки во всем, служба на Морской Базе становилась просто невозможной. А для меня результаты всевозможных переживаний были еще хуже — я очень тяжело заболела странной болезнью. Масса докторов перебывало у меня, пробовали всякие лечения и всё безуспешно. Старушка хозяйка, гречанка, очень суеверная, грустно качала головой и всё повторяла: «Здесь врачи ничего не понимают, а потому и помочь не могут. Здесь какое-то колдовство над вами происходит», и действительно очень странно все это было. Я до тех пор всегда была страшно веселая, энергичная, хохотушка, вдруг стала просто каким-то полуживым автоматом, без всяких сил, без всяких желаний, молча и неподвижно лежала я целые дни на кушетке, даже не в состоянии читать или интересоваться хоть, чем либо. Муж мой приходил в полное отчаяние, окружал меня самой нежной заботой, лаской, вниманием — ничего не помогало. Когда меня спрашивали «что я хочу» — ответ был один: «тишины и покоя». Силы мои убывали всё время — я совершенно перестала есть и больше не хотела вставать с кровати. Все недоумевали, т. к. всякие анализы, исследования и осмотры врачей показывали, что мой организм совсем здоров... А хозяйка всё свое: «колдуют над вами»... Измучилась я от этого всего до конца и упросила мужа устроить меня во французский госпиталь, о котором много слышала. Это роскошное многоэтажное здание, окруженное парком, бывшее немецкое посольство (лифты, центральное отопление и весь новейший комфорт) — было реквизировано французским командованием исключительно для французских офицеров и их семейств. Из Франции была прислана плеяда лучших врачей, хирургов, инфирмьеров и всё это обслуживалось сестрами монашками Ордена St. Vincent de Paule в их широких белых наколках. Попав туда, мы сделались для них «развлечением» — говорю «мы», т. к. и мой муж, по нашему обоюдному желанию «не расставаться получил «специальное разрешение находиться там возле меня. Отвели нам огромную роскошную комнату — зеркальные окна от пола до потолка и большой балкон на Босфор. Обстановка вся в английском стиле, очень красивая мягкая мебель, ничего общего не имеющая с представлением о госпитале. Рядом такая же роскошная ванная. Все сестры во главе с их mere supérieure, а также и доктора баловали меня донельзя — «первые русские беженцы!» Пища была самая изысканная и каждый вечер приходили спрашивать, какое я хочу заказать меню себе на завтра.

После долгого недоедания в растерзанной России, всё это могло бы радовать и помочь поправить здоровье, но увы, несмотря на все усилия, лекарства, заботы и исключительный уход, здоровье мое не восстанавливалось и врачи ломали себе голову — «что же это такое?» Мой муж не пропускал ни одного доктора, мало мальски известного, чтобы привезти его ко мне. В этом госпитале нам всё разрешалось. И Боже! Сколько этих врачей, всех национальностей, начиная от наших русских, перебывало у моей постели и никто не мог ничего понять, ни объяснить, а потому и помочь.

В эти тяжкие дни физических страданий и насильного одиночества, которого требовали врачи, мысли мои всё чаще и чаще возвращалась к дорогой покинутой Родине, тоска по ней и вновь и вновь встает этот мучительный вопрос о причинах русской революции. Еще в 1857 году император Александр II предупреждал, что лучше дать реформу сверху, пока она не придет снизу сама. Но 1905 год, уступки, сделанные Самодержавием, пришли уже слишком поздно — власть опоздала. Революция, начавшаяся в 1917 году, двигалась гигантскими шагами, среди моря флагов с надписями: да здравствует вооруженное восстание, «да здравствует демократическая республика» и т. п. Но всё же это могло быть не так страшно для власти, пока основа России деревня, крестьянство, оставалась спокойной. Но к сожалению революционная пропаганда шла уже там во всю и манифест 17 октября никого не удовлетворил, т. к. он не говорил о земле, но за то говорил о «свободах». Пропагандисты этим воспользовались и буквально вскружили головы деревне. К этому движению — взбаламученному крестьянскому миру присоединились разные национальности и то, чего они хотели — расчленение России являлось опасным для ее военной мощи. И еще две черты русского строя имели роковое значение для судеб русской государственности: примитивность общественной структуры (как пишет B. Руднев) и резкий разрыв, издавна отделявший непроходимой пропастью тонкий, верхний, культурный слой от мощной по своей численности народной массы, и падение Самодержавия неизбежно должно было повлечь за собою безбрежный разлив народной стихии, больше ничем и ни кем не сдерживаемой. И вот наступил полный ХАОС на почве общего недовольства и ослабления власти, а у революционеров была уже установлена заранее программа, назначены сильные вожди и имелись большие материальные возможности. Восходящая сила всегда имеет поклонников и тут как и было, и нашлось их не мало, увы, даже среди русской интеллигенции. Подробно старались понять трагедию Русского народа не только русские писатели но многие иностранные; особенно интересна книга писателя и дипломата француза Гренара (Ferdinand Grenard. Ed. Armand Colin. Paris).