Воскресный день - [13]

— Мошка! — радостно догадался Николай Иванович.

— Конечно. Она задумала отомстить мне за то, что на перемене я ее слегка толкнула, чтобы не фасонила.

Пассажиры троллейбуса прислушивались к рассказу, Люська не обращала на это никакого внимания.

— А что было с Мошиной, когда ты ее толкнула?

— Ничего. Шлепнулась. Мне — запись в дневнике за иголку и встреча с директором. Но директор поверил, что я не поддевала. Ты бы что, не поверил?

Николай Иванович не успел ответить, как Люська продолжала, и уже не о Мошиной:

— Недавно мы объявили протест. Сели на портфели и сидели.

— Почему?

— Нам в школе говорят: в мае на Красную площадь пойдут ребята, у которых рост от метра и сорока сантиметров. Я высокая, ты видишь. Я поддержала тех, кто ниже нормы. Прибежали учителя и давай нас с портфелей поднимать. Мы не поднимаемся, схватились за руки. Говорим, отмените решение, если точнее — я говорю. Про меня ботаничка сказала: «У этой девочки ненормально развитые белки». Это все после иголки. Какой у тебя рост?

— Не помню.

— Цивилизованный человек должен знать свой рост и вес. Трой в классе самый высокий. А вес знаешь?

— Нет.

— Рост, я думаю, если на глаз… Выпрямись.

Николай Иванович выпрямился, вспомнил, что Люська и Пеле заставляет не горбиться.

— Ровнее. Если на глаз… сто восемьдесят.

Кто-то из пассажиров засомневался:

— Со шляпой.

— Сними шляпу.

Николай Иванович снял.

В троллейбусе начался небольшой спор, во время которого Николай Иванович стоял столбом и со шляпой в руках и, конечно, волновался — сто восемьдесят у него рост или нет.

Подбирается к Люсе девочка из Люсиной школы, одна из тех, у которых вечно спадает плечико фартука, несмело тянет Люсю за рукав куртки и говорит:

— Сто восемьдесят с перышком.

— Что еще за перышко?

— Не знаю.

Троллейбус прибыл на конечную остановку. Все, удовлетворенные, разошлись: рост Николая Ивановича был выяснен — 180 сантиметров с перышком. Николай Иванович был приятно поражен — солидный господин.

Люська, Николай Иванович и девочка дальнейший путь совершали вместе.

— Ты чего в школу на ночь глядя? — строго спросила Люська девочку и ткнула ей под нос часики с золотыми стрелочками. — Кумекаешь? Или по петуху встаешь?

— У меня мама.

— Понятно. Ну, а в школу зачем? У таких, как ты, трудовой день закончился.

— Я говорю много лишних слов, — с несчастным видом ответила девочка. — На отвыкание иду.

— Какие же слова ты говоришь лишние? — поинтересовался Николай Иванович.

— Рыбья русалка, цветоножка, — начала перечислять девочка, — птицептенчик…

— И еще перышко… — улыбнулся Николай Иванович.

Люська повернулась к Николаю Ивановичу:

— Ты знаешь, что такое олицетворение? Часть речи. Если сказать: «Опасность пряталась в каменных галереях», «опасность пряталась» и будет олицетворением. Ты идешь на олицетворение.

— Почему?

— На опасность.

— А ты на что идешь? — спросила девочка.

— Я его, — Люська показала на Николая Ивановича, — веду на директора.

— Тебя будут ругать?

— Его будут ругать. Жизнь есть жизнь, и нельзя отрываться от действительности.

Девочка засмеялась тонким прерывающимся голосом.

— Цыц! Я тебе не подруга.

Девочка испуганно смолкла.

Перед входом в школу Люся сказала Николаю Ивановичу:

— Не волнуйся, а то будешь, как она, говорить лишними словами.

— Директор очень строг? — Николай Иванович ощутил холодок в животе.

— Замученный. Язва желудка у него от всех нас.

— Это я понимаю.

— Мы его любим.

— А я ему подарила стихосамолетик.

— Исчезни! — крикнула Люська и притопнула ногой. — Букварик!

Девочка, встрепенувшись, исчезла. Люська покачала головой:

— До чего молодые распустились. Ужас!

— И ты распустилась — кричишь на молодых.

— Не буду. Ты о себе подумай. Нервы у тебя крепкие? Сейчас начнут испытывать.

Николай Иванович вспомнил, что он недавно подумал о нервах Пеле, и ответил:

— Как у грузовика.

Люська и Николай Иванович вошли в вестибюль. Знакомый неповторимый запах школы, состоящий из запахов школьного буфета, влажных полов, ранцев, портфелей и старого спортивного инвентаря. Всплыло и еще что-то давно забытое в каких-то деталях, что нельзя объяснить, можно только почувствовать.

Нянечке в раздевалке (нянечку ребята наверняка передают из поколения в поколение, такая она вся школьная, в синем халате, слегка измазанном мелом), Люська сказала:

— Мой отец.

— Опять выдумываешь?

— Что нам стоит дом построить?

— Она сказала правду, — немедленно подтвердил Николай Иванович.

Нянечка взглянула на Николая Ивановича с нескрываемым честным любопытством, взяла шляпу и пальто, профессионально вздохнула. Люська разделась наспех — куртку накинула на чье-то висевшее пальто — и сказала:

— Провожу тебя, потом буду на улице.

Поднялись по лестнице с усталыми избеганными школьниками ступенями.

— Жаль, что ты еще не успел позаниматься гирей.

— Может, пойти сейчас в физкультурный зал? — Николай Иванович чувствовал необычайный прилив сил.

— Поздно. Это я виновата: не купила тебе до сих пор гирю.

Директора в кабинете не оказалось. Кабинет был заполнен портретами выдающихся ученых, графиками успеваемости (грозные для школьников во все эпохи!), настенным цветным календарем (подарок одного из престижных родителей), стульями, ковром с растоптанным рисунком и двумя письменными столами — директорским и недиректорским. За недиректорским сидела девица со вздернутыми косметикой глазами и ленивыми пальцами печатала на машинке. Сказала: