Восковые фигуры - [18]

— Семейная хроника не располагает данными. — Пискунов пожал плечами: откуда ему знать, что было тридцать лет назад, если его родословная исчезла, похоже, навсегда. Покосился на Алексея Гавриловича — как он реагирует на весь этот аб^СУРД — ив ужасе отшатнулся: на стуле рядом с ним сидел мертвец с неподвижными, остекленевшими глазами; кукольное лицо его, аккуратно причесанное, напомаженное, сдобренное кремами и еще Бог знает чем, приобрело землистый оттенок, и этот Цвет близкого тлена не могла скрыть никакая парфюмерия. Рука, лежавшая на спинке стула, была прозрачно-восковой и просвечивала. Даже в пот бросило от такой жуткой картины. В следующую секунду Афанасий Петрович, однако, громко всхрапнул и из неживого состояния вышел. Хохотнул, подхватывая на лету мысль, начало которой проспал:

— Многого мы не знаем, многого, а следовало бы! — слова посыпались, как горох. — А ниточка-то издалека тянется, издалека… — И приблизился к Пискунову как бы имея сообщить нечто: — Вижу перед собой такую картину: огромная обезьяна с густой красной шерстью держит в руках детеныша — прыг-скок с ветки на ветку. И вдруг полетела вниз, но, представьте, не упала, зацепилась хвостом своим за нижний сук и висит, раскачивается, как маятник… Мыслю себе так: промчались миллионы лет — и вот он я. Или этот гражданин симпатичный! — показал на одноглазого инвалида. И добавил с важной миной: — Такова связь времен и событий, ибо все в мире проистекает одно из другого и ничто не проходит бесследно, увы! Говорю «увы», поскольку длинная цепочка причин и следствий не всегда приводит к результатам желательным… — Оба переглянулись, засмеялись непонятным смешком, как-то слишком согласованно засмеялись, подразумевая вроде одно и то же, но свое, от Пискунова отъединенное.

Не было причин подозревать в сговоре этих двоих, а все же настойчиво лезло в голову, что знают друг друга, что хотят в чем-то уличить, подловить его, особенно когда Алексей Гаврилович стал настырно и даже с долей нахальства задавать всякие вопросы насчет того, живы ли родители, помнит ли их, а если нет, то давно ли умерли и где похоронены, как будто это имело теперь значение. Пискунов, неизвестно почему волнуясь и в то же время стараясь говорить спокойно, стал рассказывать, что родителей своих не помнит, ни отца, ни матери, вырос и воспитывался в детском доме, откуда несколько раз делали запрос по поводу всех обстоятельств его рождения, тем более что данные были — принесла и оставила какая-то древняя старушка, которая потом сразу исчезла, как видно, то был человек посторонний.

Пока Пискунов все это рассказывал, Алексей Гаврилович взирал на него с грустно-задумчивым выражением, кивал головой, то ли сочувствуя, то ли тем самым подтверждая правильность сообщаемых сведений, такое во всяком случае было ощущение от его многозначительных кивков.

— Выходит, так ничего и не узналось? — спросил Афанасий Петрович.

— Глухо. И куда же он делся, мой однофамилец после? — в свою очередь поинтересовался Пискунов с кривой ухмылкой: как-то тревожно стало на душе и неуютно после таких изъяснений.

— Да уж стоит ли? А впрочем… Как говорится, за давностью лет… Повесть печальная. Однофамилец ваш Пискунов Михаил Андреевич… Да, кажется, Михаил Андреевич. А может, Андрей Михайлович? Уж и запамятовал. Словом, пребывая в местах не столь отдаленных, однажды из-под конвоя бежал. Неудачно бежал, пуля его догнала. Убит при попытке к бегству.

— Убит при попытке к бегству?

— Именно так.

Наступила довольно длинная пауза и некоторая натянутость. Алексей Гаврилович с откровенным любопытством всматривался в Пискунова, норовил заглянуть в глаза, как в дверную щелку, что-то там заприметил и караулил момент.

— Да, хороший был мальчуган, — вздохнул одноглазый. — Одно время дружили с ним. Стихи, помню, писал. А потом… одним словом…

— Подумайте! Какое совпадение! Потрясающий случай! — закричал радостно Алексей Гаврилович, прервав говорившего. — Чего не бывает на свете! И внешность даже похожая?

— Да, копия прямо-таки абсолютная, — подтвердил рассказчик, при этом живым своим глазом оглядывал Пискунова, вроде бы как портрет рисовал с натуры или, возможно, сравнивал с образом, некогда сложившимся. — Волосы редкие, вьются, залысины не висках…

— Это был не я! — мрачновато пошутил Михаил, эта история его неприятно удивила и озадачила: было в ней что-то недосказанно-тревожащее. Розыгрыш? Не похоже, а главное, зачем?

Афанасий Петрович устремил взгляд на шахматную доску, машинально поправлял фигурки. Продолжал объяснять:

— Конечно, это только говорится — бежал. На самом деле никуда он не бежал. Вокруг сугробы, мороз трескучий. Попросился у конвоира по своей надобности. Отошел, а тот ему — в спину!

— Что — в спину?

Рассказчик как бы передернул затвором.

— Выстрелил!

— Выстрелил? — Пискунов прореагировал как-то уж слишком бурно, болезненно, будто речь не о постороннем шла, а действительно… — Не понимаю! Как же это? Ни за что… Убить?

— Ну как ни за что, — ответил одноглазый уклончиво, — было, наверно, за что. Невоздержан, горяч, что на уме, то и на языке. Права качал, как нынче говорят. Вот и свели счеты. А теперь, выходит, и не умер вовсе, вернулся на землю в вашем облике. Не всем ведь так повезло! — пошутил мрачновато.