Восхождение Зенты - [22]

— Ничего не получится, — сказала Зента. — Я никуда не поеду.

Лилипут еще долго кричал, возмущался и уговаривал, а потом послал ее подальше, гораздо дальше, чем за границу, и первый повесил трубку.

Зента не жалела, что отказала лилипуту, но ей вдруг сделалось грустно и тревожно, и именно в этом состоянии она и выглянула на улицу. Улица, на которой располагалась “Благая весть”, была залита водой, и уже давно по ней нельзя было пройти даже в резиновых сапогах. Продукты им подбрасывали на вездеходе и на вездеходе же привезли электроплитку и самую необходимую утварь. Хозяйство взяла на себя Ира У. Она перестала уходить домой и тем более искать свою первую любовь, а воспитанием дочери занималась по телефону. Иногда Зента еще отправлялась по делам, но для этого надо было заказывать вездеход еще накануне вечером. Она выбиралась из дома все реже и реже. В “Благой вести” тоже уже никто не бывал.

Они были отрезаны.

Зента, растревоженная разговором с лилипутом, минуя Угорацкого, чиновника Ф-о и Игнатенко, вышла прямиком на Малахова, и тот соединил ее с Кондыбо-Кондыбайло.

— Что мне делать? — спросила растревоженная Зента. — Что мне делать? Что нам всем делать с этой водой?

И Кондыбо-Кондыбайло, потомок древнего, как человечество, рода, жившего у болот, ей лениво ответил:

— Что делать? Да ничего не делать. Как поднялась, так и спадет.

Зента успокоилась, и скоро ее странная жизнь стала ей даже нравиться. Дни тянулись длинные, замкнутые, одинаковые, полные расслабленности и покоя. Все это немного напоминало ей поездку в поезде, когда можно было уже никуда не спешить, а смиренно отдаться чужой воле и чужому движению. Что толку, если она будет как сумасшедшая метаться по вагону, разве от этого поезд пойдет быстрее? Целыми днями Зента перебирала свои бумаги, перетряхивала и разбирала шкафы, читала факсы и отвечала на них. “Спасибо за Ваше письмо”, “Спасибо за Ваше спасибо за мое письмо”, “Спасибо за Ваше спасибо за спасибо за Ваше письмо”…

Нина Лапсердак без устали вытирала пыль и поливала цветы. Иногда она вспоминала своего мужа Мишу Лапсердака, исчезнувшего в Америке, и жалела о том, что отдала ему сына — тот был слишком похож на отца, чтобы одной с ним справиться. И она думала, что, может быть, она бы с ним и справилась. И он, наверное, уже совсем взрослый мужчина. Но потом ей начинало казаться, что, может, и хорошо, что он сейчас в Америке, а не бродит по холмам в резиновых сапогах или ездит на лодках и кашляет от какого-нибудь очередного респираторного заболевания. Обо всем этом думала Нина Лапсердак, когда поддерживала чистоту в “Благой вести”. Было время подумать. Иногда она вспоминала Поделкову и жалела, что не может вот прямо сейчас к ней зайти и немного посплетничать. Ведь невинные сплетни — необходимая вещь для женского здоровья и, если не позволить себе этого хотя бы немного, можно зачахнуть и заболеть. Ира У. была слишком серьезной для сплетен, ну а уж о Зенте что говорить… И тогда Нина Лапсердак, улучив момент, звонила Поделковой и выслушивала длинные, душераздирающие истории о том, что она, то есть Поделкова, одна, и окружена водой, и доедает последние свои запасы. (О! Нина Лапсердак могла спать спокойно — запасы у Поделковой никогда не кончались.) И что ей, то есть Поделковой, скучно, и грустно, и жизнь проходит мимо, проходит и проезжает на вездеходах, и проплывает на лодках, и что она недавно была в гостях, где посмотрела новый фильм, а потом ела необыкновенно удачный рыбный пирог. Нина Лапсердак выслушивала все эти признания только для того, чтобы выбрать момент, да, момент, и что-то сказать самой, да, что-то сказать про себя, про себя лично, так, пустяк, ну что она поливает цветы, или что она сегодня видела во сне, или что сегодня у Иры У. подгорели гренки. Она замечательная, Ира У., и Нина, конечно, ее очень любит, да, ценит и любит, но гренки у нее сегодня подгорели! А на это Поделкова скажет — я тебе говорила! Помнишь, как она у меня мыла окна? Так я же все и перемывала! И опять и опять будет говорить только про себя… Но и те несколько фраз, которые говорила Нина Лапсердак, про цветы, про сон или про гренки — облегчали ей душу, и когда входила Зента, она могла спокойно повесить трубку. Зента не любила Поделкову.

Итак, целыми днями Зента перебирала свои бумаги, получала факсы и отвечала на них — “Спасибо за ваше спасибо”, “Спасибо за спасибо за ваше спасибо…” Нина Лапсердак вытирала пыль, а Ира У. варила им кофе, что-то готовила или выпекала воздушные, нежнейшие бисквиты, которые состояли, казалось, из одного воздуха.

И время текло через них так бесшумно и незаметно, что они его просто не замечали.

Иногда они смотрели по телевизору на ураганы, землетрясения и войны, которые происходили в других странах. И смотрели на то, что происходит в их стране. Там где-то, в недрах болот бастовали и объявляли голодовки те, кому жилось тяжелее других, до кого водники еще не успевали добраться. А однажды показали этого страшного старика-колдуна, о котором ходило так много слухов. Он сидел на крыше в грязной белой одежде, с всклокоченной белой бородой, и во весь экран показали его перекошенное от злобы лицо. Нина Лапсердак и Ира У. его сразу узнали.