Восхождение Зенты - [19]

Между тем, быстро темнело, в костры подбросили дров, пламя заплясало ярче и жарче. Девушки в народных костюмах заиграли на скрипках.

Тут кто-то мягко взял Зенту под руку и повлек вдоль столов, поближе к центру, где горел, далеко отдавая свой жар, самый главный костер, усадил, чуть не доходя, на самое точное и верное, по всем законам церемониала, место, усадил и сел рядом. Отсюда была хорошо видна вся поляна, хорошо и близко виден Кондыбо-Кондыбайло и лилипут Никодимов в высоком кресле. Лицо своего спутника Зента знала — примелькался и пригляделся, но фамилии она не помнила. Вокруг было много знакомых лиц, однако многих Зента видела впервые .

— Здесь только наши, — сказал сосед, поймав ее изучающий взгляд. — Вы понимаете?

— Почти догадываюсь.

— Только наши. У нас — вертикаль. Вы знаете, что такое вертикаль?

— Смутно. Но тоже догадываюсь.

— Надо не догадываться, надо знать. Разве у вас не вертикаль? Я думаю, и у вас вертикаль. Кому вы подчиняетесь?

— Этот человек далеко.

— Неважно. Главное, он есть. Лично я подчиняюсь Малахову. Я — первый зам Малахова. Все за этим столом подчиняются мне. И за тем, и за тем, и дальше.

— Интересно.

— Все — за этим столом, кроме вас. Вы из другой системы.

— Конечно.

— Это надо принимать как факт. Такая реальность.

— Я понимаю.

Неожиданно лицо первого зама Малахова скривилось и приняло страдальческое выражение.

— Боже! — сказал он, наклонившись к самому ее уху. — Как они ужасно играют!

— Вы думаете?

— Если б я только думал. Я знаю! Задницы у них кондиционные, ну а все остальное можно было найти и получше. У меня — музыкальное образование. Меня чему-то учили. Ну и что? Мое мнение — это мое мнение. Меня никто не спрашивает. Этим занимаются другие. При чем здесь я? Мне подчиняются за этим столом, а не за тем.

Началось застолье. Высокий, худой и юркий Малахов мелькал между столами, разнося какие-то распоряжения. Кондыбо-Кондыбайло тихо сказал тост, и как будто ветер пронесся над столами — все разом встали.

— У нас и напиться напьешься и вставать навставаешься, — сказал первый зам Малахова, вытягиваясь в струнку.

Зенте как даме было разрешено сидеть. Женщин за столами было немного — и все, как одна, в крутых, пышных завивках, в свете костров блестя золотыми зубами, блестящим шитьем и блестящими пуговицами. Загадочные, как древние идолицы.

Пиршество стало набирать скорость. Тосты пошли один за другим. Девушки на скрипках надрывно скрипели. А Зентин сосед все вставал и вставал, вытягивался струной и тянул руку с рюмкой к главному костру.

Закуска была проста, сурова и основательна — блестели серебристые маринованные грибки, стыл сияющий холодец, лежали на огромных подносах, усыпанные зеленью, задумчивые, философски настроенные поросята. Дыбились грудой, пирамидой поджаристые оладушки, вареники с черникой и картофельные блинки. И, глядя на эти пирамиды, Зента вспомнила про вертикаль.

— Простите… — сказала вдруг Зента, подцепив на вилку грибок и заранее извинившись за свое любопытство. — Простите, но какое отношение к вертикали имеет лилипут Никодимов?

Сосед настороженно скосил на нее испуганный глаз, но Зента была сама простота и доверчивость, а за ее словами не чувствовалось никакого даже самого маленького подленького подтекста, поэтому он расслабился и стал сплетничать.

Как оказалось, лилипут Никодимов был очень даже “при чем”. Когда-то он имел цирк лилипутов, а потом театр лилипутов. Кроме того, какие-то лилипуты в какой-то артели ему что-то шили, вязали, что-то сколачивали и склеивали, а он очень удачно всем этим распоряжался. Пускал деньги в рост, вкладывал в банки, а потом даже основал свой собственный лилипутский банк, который все расширялся и расширялся, пока не стал вовсе не лилипутским, а основательным, всем известным , процветающим банком. Короче, много чего прибрал к рукам. И все сидящие вокруг много чего получили от щедрого лилипута и многим были ему обязаны, потому что жил он мудро и предусмотрительно, свято соблюдая принцип — живи сам и давай жить другим. И даже больше того, сообщил Зенте сосед, быстро, прямо-таки захлебываясь в сплетне: вся эта поляна и вокруг нее лес, холм и речка, и даже баня — все это принадлежит лилипуту. Правда… И это тоже известно… Все еще ходят по инстанциям самые разные лилипуты и жалуются на то, что лилипут Никодимов их обокрал. Ну если даже и так? Надо знать свое место! Лилипуты, они и есть лилипуты — куда им! Один даже покончил самосожжением. Но этот был уж совсем неказистый, совсем крошка, так что и костерок получился такой маленький, что никто и не заметил.

— Ешьте, ешьте! — все подговаривал он Зенту.

А сам торопливо и жадно хватал куски, но поесть, как, наверное, хотел, с толком и обстоятельно, так и не мог. Снова и снова произносились тосты, и ему приходилось все вскакивать и вскакивать, выражая к своей вертикали самые преданные, верноподданнические чувства.

— Не хотите, не пейте, пропустите пару раз, — посоветовала ему Зента.

— Как это не пить? — даже возмутился сосед. — Нельзя не пить. Нам надо пить!

Звезды холодно сияли. Трещал огонь — никак не догорали костры, пожирая все новые и новые охапки дров. Суетилась обслуга. Жалобно взвывали на своих скрипках усталые девушки. Над столами уже повис глухой и глубокий хмель. Порой тишину взрывал глупый, грудной женский смех, в хохоте тряслись крутые кудельки, блестели золотые зубы и блестящие пуговицы.