Восхождение - [14]

¾ Ну, знаешь, там тоже дурости хватает!

¾ Знаю, Иван Семенович.

¾ Не отпущу. Здесь тоже работать надо.

¾ Отпустите. В конце концов, я иду на фронт из тыла, а не наоборот.

¾ Мальчишка. Романтик, понимаешь… Тебе осталось полшага до номен­кла­туры. А потом ¾  обеспечен до конца дней. Ты пожалеешь, Дима!

¾ Возможно. Даже наверняка. Сытая жизнь всегда соблазняет и тянет на дно.

¾ Ладно, сходи на стройку, проветрись. Надоест играть в романтику ¾ возвращайся, возьму обратно. Я на тебя не в обиде. Особенно после этой… коллегии.

…Три дня моей командировки «на школу» по напряжению и насыщенности можно сравнить с годом обычной размеренной жизни. Постоянные спутники прорабской работы ¾ близость смерти и тюрьмы, надрыв и пьянство ¾ давят, как паровой пресс.

Каждые полчаса меня пытается переехать бульдозер. Рядом со мной падают, сорвавшись со стропов, бетонные громады. Стальные тросики чалок лопаются и рваными краями свистят в сантиметре от моего мягкого лица. В полуметре от меня с крыши проливается кипящий битум. Осколки разбитого оконного стекла вонзаются в дюйме от моей ноги.

Все это время я нахожусь или в панике, или в яростной готовности ко всему. Никогда я не чувствовал хрупкость своей жизни так ярко, как в эти дни. Иногда мне кажется, что вот сейчас наступит предел, я или грохнусь в изнеможении в грязь, или мое сознание не выдержит безумия. Изредка мне удается выйти из подчинения  вопящей суете, обратиться за помощью к Господу и получить некое послабление… Только продолжается это считанные секунды ¾ и снова погружаюсь в омут всеобщего безумия.

Ничем иным, как приступом безумия, нельзя назвать и мой бунт. Вечером я читаю у владыки Антония, что одно славословие стоит тысячи проситель­ных молитв.

Утром сначала испытываю сильнейшее уныние, когда перевертывается мой бульдозер, едва не похоронив под собою машиниста. Затем с помощью крана удается вернуть ему нормальное положение и даже, запустив двигатель, продолжить его полезную деятельность.

После успешного завершения этих хлопот я принимаю тщеславный помысел и весьма продолжительное время услаждаюсь им: «Вот так, господа чиновники, это вам не справки строчить! Это тебе, Фидер, не закладывать меня Ивансеменычу ¾ тут надо и  людьми и  техникой уметь управлять. Вот это жизнь! Ай, да Димка! Ай да гений грандиозус!»

Тщеславие захлестывает сладкой волной, пьянит и сотрясает меня. Я вижу кругом пьяные возбужденные лица работяг, слышу грохот тяжелой могучей техники, вижу как бы со стороны и себя, несущего на своих плечах непомерные тяготы управления. …И я, сам не свой от нахлынувшего буйства, ору в небеса:

¾ Как Ты можешь бросить нас в этом аду? Если я отвечаю за людей, которых мне дали, я в доску разобьюсь, чтобы сделать для них все возможное. Куда Ты скрылся от нас? Как можешь Ты безмятежно взирать на то, что здесь происходит? Эти честные работяги ¾ они тысячи раз обмануты всеми. И Ты их обманываешь? И Ты над ними издеваешься? Да я бы на Твоем месте легион ангелов прислал бы сюда, чтобы они хотя бы на миг показались, чтобы эти обезумевшие люди увидели их и успокоились. …Что не напрасны их мучения,  что не зря они в этом аду стоят насмерть, чтобы чужие дети могли учиться в этой поганой школе. Они не могут иначе! Ты слышишь, Господи? Не могут!.. Так дай им увидеть если не Себя, так ангелов Своих. Успокой их, этих несчастных! Неужели они хуже немцев под Москвой, которые видели своими глазами Пресвятую Богородицу? Неужели хуже они Тамерлана, которому все Небесные силы явились, чтобы изгнать его из Руси? Почему Ты не дашь Себя увидеть! Что у них есть, кроме этого ада, жирных сварливых баб и водки? На что Ты обрекаешь Своих детей!..

Последние слова обрывает острейшая боль в правой ноге. В пылу бунта имени ветхозаветного Иакова я наступаю на кусок кирпича и подворачиваю ногу. Там что-то хрустит, лопается, обжигает огнем. Огненный жар взлетает снизу вверх и тысячами раскаленных стрел вонзается в мозг. Страх взревел во мне диким зверем и разрывает меня на куски затяжным взрывом.

…И вдруг в долю секунды в моем полыхающем сознании проносятся вчерашние слова насчет славословия, и я произношу: «Слава Тебе, Господи!.. Слава Тебе!..»

…Стою на коленях в полужидкой грязи, кричу «Слава Тебе, Господи!», и никто среди окружающего грохота не слышит меня и не обращает на меня внимания, словно я стал невидим. Потихоньку шевелю ногой ¾ ничего… Осторожно встаю и потрясенно сознаю, что нога абсолютно здорова. Только что она горела жгучим пламенем ¾ и вот все мигом прошло. И боль, и страх… И мой безумный сатанинский бунт.

«Прости меня, Господи!.. Слава тебе, Боже, за все!»

Темно-серые небеса разрываются, оттуда на секунду выглядывает яркое солнце. Я опускаю ослепленные глаза до земли и вижу, что стою на …перекрестии громадного золотого креста! Впрочем, длится это секунду ¾ и снова возвращается мутная грохочущая серость…

Под вечер дня третьего приезжает Вася на красном самосвале, и я встречаю его, как пленник освободителя. Мы даже изображаем с ним подобие дружеских объятий. Завозим вещи монтажников на наш заводской дом, который кажется мне оазисом спокойствия. Обхожу объект и замечаю, что в мое отсутствие Петро с бригадой, усиленной заказчиком, очень даже неплохо потрудился. Ладно, завтра разберемся.