Восход луны - [14]

— Вот именно, — продолжал Шаукат. — Посмотрите на тутовые ягоды. Созреют — и падают, тут их уже только куры подбирают. Вовремя надо снимать плоды с дерева.

— По-вашему, значит, моя дочь, как тутовая ягода, лежит на земле? — Салуа зашлась от гнева: — Как вы смеете так говорить о моем цветочке! От его благоухания пчелки потеряли покой…

— Оставьте нас. Я больной человек. — Омар закашлял, держась за бок. Он был бледен, худ и в самом деле говорил с трудом. — Что с того, что в деревне полно старых дев? Так угодно аллаху. А палестинским девушкам хуже всех. Они не мужей — родины своей лишены, Мы-то здесь чужие, наши земли прибрали к рукам оккупанты, да отсохнут у них эти руки!

Видя, что его слова произвели впечатление на парней, Омар решительно заявил:

— Не подпишу я никакой декларации. Не под-пи-шу! И позвольте мне жить по законам моих предков!

Шаукат встал, собираясь уходить.

— Мне жаль Фариду. Красивая, умная девушка. Она была одной из лучших моих учениц, — тихо сказал он, не подозревая, что ученица напряженно внимает его словам.

— Почему жаль? Она что — обделена судьбой, нехороша, больная какая-нибудь? — Салуа готова была теперь вцепиться в горло Шаукату.

— Никто на ней не женится, — со свойственной ему прямотой отрезал Абд Ур-Разак. — Богачей не так-то много. — Он сказал это громко, чтобы слышала Фарида, которая конечно же сидит, где-то поблизости, ловит каждое их слово. — Вам будет приятно, если она останется старой девой?.

— Старой девой? Фарида? — Салуа не помнила себя. — Вы ж слышали — городской жених к ней сватается. Из хорошей семьи. С достатком. Знаете пословицу — кто пчел разводит, у того пальцы в меду?

— Знаем. Сыт ли, однако, будешь, облизав чужие пальцы? — Абд Ур-Разак хотел по-больней уязвить женщину.

Пока во дворе бранились, Фарида в ужасе успела припомнить несколько старых дев в деревне. Иные когда-то слыли красавицами. Приезжали посредники из других деревень, шел слух: сговорились, назначена свадьба; потом узнавали, что дело расстроилось. Снова по сарифу ходили толки — уже о другом женихе, потом о третьем… И все потому, что не сошлись в цене.

— Может, и не состоится ее свадьба! — спокойно сказал Шаукат, будто провидел судьбу Фариды. — Вот. Читай третий пункт декларации: «Если родители будут требовать свыше четырехсот бумажек шарты, ни один парень, будь он из бедной или богатой семьи, не должен просить руки их дочери».

— И не надо! У вас зять из других мест! Он вашу декларацию и читать не станет, — с достоинством ответил было Омар и выпрямился, но вдруг почувствовал, как стрельнуло в пояснице, и согнулся от боли.

Салуа поняла, что пора ей наконец обуздать обнаглевших парней.

— Не думайте, что в город переедет только дочь. И нам там место найдется. Зять, пошли аллах ему процветания, не оставит нас без заботы.

— Да, да. Сдадим в аренду землю, сакию, дом — и в город.

Шаукат посмотрел на друга: хватит, мол, в ступе воду толочь. Тот молчал. Ему не хотелось покидать этот двор ни с чем. Не подпишет Омар декларации — об этом сегодня же узнают все. «Омар не подписал — не подпишу и я», — станут отвечать один за другим….

Фарида, притаившаяся за окном, перебрала в уме всех бобылок в сарифе. Вдруг и ее жених передумает? Что тогда? Узнает, что шарта в их местах доведена до четырехсот бумажек, и пришлет сказать: решили, мол, искать невесту у тех, кто подписал декларацию. Тогда все рухнет. Отец и мать станут кусать себе локти, да поздно. Фарида покроется пылью, как горшок, если городской жених возьмет свое слово назад, а деревенские не пожелают к ней свататься… Представив себе все это, она решительно вышла во двор, где жаркий спор уже угасал — словно горячие угли покрывались белым, ломким пеплом.

Салуа сделала большие глаза, увидев дочь, но Фарида направилась прямо к Шаукату и, выхватив из его рук уже свернутую в трубку бумагу, протянула ее отцу:

— Подпиши, папа! — Она сказала это твердо и категорично.

— Фарида… — Отец вскинул голову, словно его ужалила змея, и устремил полный изумления взгляд на свою дочь, ни разу не замеченную в непослушании или в неуважении к родителям. — Как ты смеешь!

— Подпиши, — волнуясь, повторила девушка.

Фарида не смотрела на Шауката, а тот, напротив, не сводил с нее восхищенных глаз. В Фариде, он видел, проснулась гордость, желание постоять за себя.

— О, разгневался на нас аллах! Она заодно с ними! — Салуа всплеснула руками, хотела схватить дочь, увести в дом и уж там задать ей перцу. — Фарида! Твой отец знает сам, что ему по воле аллаха подписать, а что отвергнуть. Иди! Не девичье это дело! Аллах свидетель, проучу я тебя…

— Я уже ученая! Хватит, не маленькая! — Фарида резко отстранила свободной рукой разъяренную мать. — Не подпишешь — я уйду из дому.,

— Куда? — уже со страхом спросила Салуа. У нее подкашивались ноги. — Куда, я спрашиваю, негодница? — Вместо «негодница» она хотела вымолвить куда более обидное слово, но постеснялась посторонних.

— Куда? — переспросила Фарида, сверкнув глазами. — Пойду вместе с ними. Позову с собой одиноких женщин, пусть тоже отправятся по дворам с этой бумагой, пусть скажут: горька наша доля, не надо, чтобы и другим она досталась. Может, сговорчивей станут родители…