Восход Черной луны - [7]
— Что только, внученька, что?
Старуха ласково коснулась своим высохшим пальцем атласной щечки Ляны.
— Знаешь, бабушка, иногда мне кажется… Нет, я это точно знаю, что даже для такого простого гадания, как предсказание по линиям рук, нужно почувствовать человека, ощутить… Нет, я не могу это объяснить. Только…
— Ну вот, опять твое только, — укоризненно покачала головой старая цыганка. — Говори уж, коль начала.
— Что ж говорить, — погрустнев, тихо сказала девушка, — у этого человека, летчика, вообще нет никакой судьбы.
Старуха испуганно отпрянула от нее.
— Бог с тобой, дитя, что ты говоришь-то. Не бывает такого.
Качая головой, Ляна уточнила:
— Почти нет. Жизнь его не дотягивается даже до ближайшего перекрестка, и изменить ее ничто и никто уже не сможет.
Но вдруг Ляна с надеждой глянула на старую свою бабку и возбужденно зашептала:
— А может быть, я ошибаюсь? Мало ли что могло мне почудиться… Это ведь только мои ощущения. Ничто другое не указывает на его скорую…
Так и не сумев произнести слово «смерть», девушка отвернулась, прикрыв кулачками огромные свои глаза.
— Может быть, и ошиблась, — с глубоким сомнением в голосе поддержала ее старуха, — хорошо, кабы так… А только надо было тебе все же погадать парню… Вдруг что-нибудь и изменилось бы в его судьбе.
— Ты думаешь? Правда? — встрепенулась Ляна.
— Может, мне побежать за ним? Может, он еще не ушел?
— Нет, не стоит, детка, уже не догонишь. Да если и суждено было бы тебе спасти его, то не прекратила бы ты своего гадания. Ведь не зря же звезда этого парня привела его в наш табор. Каждым шагом своим творим мы будущее.
Она еще раз нежно провела по липу внучки пальцами и, выйдя из шатра, долгим задумчивым взглядом смотрела туда, где уже исчезла вдали статная фигура Андрея.
После ухода Арсеньева табор стал похож на растревоженный улей: к шатру старой цыганки собрались молодые женщины и дети, подошли даже некоторые мужчины. Все наперебой расспрашивали, зачем приходил молодой офицер. С тем же строгим и непроницаемым лицом сидела старуха посреди этого шумного любопытствующего собрания.
Выждав время, необходимое для того, чтобы попытка утихомирить людей оказалась удачной, она подняла свою коричневую высохшую, словно пергаментную руку. В наступившей за жестом этим тишине, свидетельствующей о глубоком уважении к ней сородичей, старая женщина повелительно произнесла:
— Ну чего расшумелись, ромалы?
Она обвела собравшихся строгим взглядом, и по неподвижной маске ее лица промелькнула, казалось, тень улыбки.
— Гость ко мне приходил, ромалы, гость. Посидели, поговорили, кофейку выпили. Ляночка ему погадала.
Люди недоверчиво смотрели на старуху. Молодая женщина с красными от стирки руками разочарованно протянула:
— Погадал-а-а… А мы-то думали, что интересное…
И люди, перебрасываясь шутками, разошлись по своим делам.
Только вечером, когда явился из города сын, цыганка рассказала ему, зачем приходил молодой офицер, но тут же успокоила:
— Он хороший человек, добрый. Ничего не требовал, не приказывал. Посидел, угощения отведал. Так, только, поинтересовался, долго ли простоим, да, видно, еще спросить хотел, не может ли табор перекочевать подальше от их самолетов. Только я, старая, упредила — объяснила ему, что здесь родник. Сам понимать должен — без воды, что за жизнь.
Помолчал сын, задумался. И сказал наконец, грустно покачав головой:
— Человек этот, может быть, и правда хороший, добрый. Можно даже поверить, что он все понимает, вот только молод он, говоришь, а значит, еще не может все сам решать. Ну, а какое решение примут те, кто его послал? Что они знают о нашей жизни? Захотят ли понять?
Пожилой цыган тряхнул львиной своей гривой и, успокаивая мать, сказал:
— Ну ничего, мы ведь и так долго стоять здесь не собирались, денька три-четыре, и — в путь. Думаю, за это время ничего не случится.
Он посидел немного еще, задумавшись и кивая своим мыслям головой. Затем поднялся и, ласково коснувшись руки матери, растворился в ночной темноте.
Глава 5
Вся следующая неделя стала для капитана Арсеньева настоящим кошмаром. Уже открывая дверь своего дома, в котором после смерти отца жил вместе со старушкой матерью, он насторожился. Впервые за годы его сознательной жизни она не вышла встречать сына на крыльцо, едва заслышав звук открывающейся калитки.
«Может быть, ушла куда-то?» — успокаивая себя, подумал Андрей, отлично зная, что мать давно уже не выходила из дома даже за хлебом, жалуясь на боль в ногах.
— Мама! — позвал он и, не снимая обуви, прошел в комнату.
Услышав тихий жалобный стон из спальни матери, Андрей заглянул туда и, увидев ее лежащей в постели, остановился как вкопанный на пороге.
Зрелище было столь непривычным, что он замер в недоумении.
Андрей привык видеть свою мать всегда на ногах. Она охала, жаловалась на нестерпимые боли в суставах, но сколь бы рано он ни вставал, мать всегда поднималась раньше его, стараясь повкусней покормить сына перед тем, как он уйдет на работу. Он даже забывал, что мать уже далеко не молодая женщина. Да какой там не молодая! Просто старуха! Восемьдесят лет, что ни говори, возраст!
