Восемьдесят восемь дорог - [30]

Гость, которого прислал к нам мальчишка с удочкой, был смуглый, усатый и на вид очень строгий. Он протянул мне руку и, вглядываясь из темноты в лицо, сказал:

— Садитесь, товарищ Нечаев, чай еще горячий.

Я съел ломтик баранины, отпил из пиалы глоток чаю и только тогда задал Давлятову вопрос по существу.

— Рафик Давлятов, вы не родственник Ашура?

Давлятов нахмурил брови, посмотрел на меня, потом на Игната и ответил:

— Нет, рафик Нечаев, не родственник.

Гость рассказал немного о себе. Звали его Ахадом, а работал он кузнецом. Кроме Ахада, в Конгурте еще человек тридцать Давлятовых. Жили они и в других кишлаках, которые разбросаны поблизости. В общем, надо тут денек походить, посмотреть и все будет ясно.

Ахад посидел еще немного и стал прощаться. Он подал по очереди руку всем ребятам и украдкой подмигнул мне. Я понял, что разговор не окончен, и пошел вместе с Давлятовым ловить его лошадь.

Лошадь легко далась в руки. Ахад подобрал повод, взялся рукой за высокую, утыканную медными шляпками гвоздей луку.

— Ты знаешь, зачем я приезжал? — спросил Давлятов.

— Да. Хотел нас проведать…

Давлятов недовольно замотал головой.

— Зачем так говоришь — «проведать-проведать»!

— Не сердись, рафик Давлятов…

— Ты сам не раздражай. За Игнатом приехал! Завтра в свою кибитку заберу. Понимаешь?

— Нет, рафик Давлятов, не понимаю. Игната мы тебе не отдадим. Он не вещь и не игрушка.

— Зачем игрушка? Кто сказал — игрушка? Племянником будет, сыном будет, другом будет!

— Нет, Давлятов!

— Почему? Мы так решили. Тридцать Давлятовых решили. Значит, мы глупые, да?

— Я, Давлятов, этого не думаю. У тебя доброе сердце. Спасибо. Но Игнат останется с нами. И давай больше об этом не говорить.

Давлятов вдел левую ногу в стремя, легко оттолкнулся правой и сел в деревянное, обшитое шкурой горного барана седло.

— Я украду Игната. Увезу ночью. Вот посмотришь!

Когда человек увлекается, на него надо вылить кувшин холодной воды, — говорят таджики.

— Ты знаешь советские законы, — сказал я. — Ты не сделаешь этого. Не горячись, Давлятов. Мы найдем того, кого ищем. А если не найдем, можешь считать Игната своим племянником. Игнат напишет тебе письмо. Хайр, рафик Давлятов!

Давлятов долго думал, покусывая верхнюю губу. Потом взмахнул камчой, поднял коня на дыбы, ударил его под бока каблуками и умчался в ночь.

После отъезда Давлятова я уложил ребят, а сам примостился возле догорающего костра. В синем густом пепле, озарив на миг крохотный круг, гасли одна за другой золотые искры. Я уснул возле костра, не раздеваясь, и проспал до самого рассвета. В Конгурте уже разжигали печи. Над трубами, будто пар над походными котелками, мерцал белый прозрачный дым. Где-то на окраине кишлака, не щадя голоса, кричал ишак. Ишаки всегда кричат в одно и то же время, будто в животе у них спрятан будильник.

Ветерок доносил из Конгурта запах горячих лепешек. Мягких, с золотистой корочкой, посыпанных сверху пахучим кунжутом. Откусишь ломтик такой лепешки, и можешь умирать, все равно ничего вкуснее в жизни ты уже не попробуешь.

Я решил послать ребят за лепешками. Сегодня будет трудный день. Мы разделимся на группы и пойдем на розыски по кишлакам. Сбор наметили на три часа. На этом самом месте. Пускай ребята хоть с утра поедят как следует.

Я полез в карман за деньгами. Кошелька, в котором хранились наши командировочные и личные деньги ребят, не было. Он исчез без следа. Я снова обшарил все карманы, а затем сел возле угасшего костра и стал вспоминать. В боковом кармане куртки у меня вчера был рубль. Я истратил его на телефонный разговор. Кошелек я спрятал в брючный карман и заколол булавкой. Теперь не было ни булавки, ни кошелька. Теперь у нас нет ни копейки.

Ты уже взрослый, Игнат!

Что же делать? Дать телеграмму в редакцию, попросить денег? Не годится. Расул Расулович лежит в больнице. Его нельзя расстраивать. Про «ЧП» узнают родители. Они подымут шум, и поход могут вообще прихлопнуть. Мать Алибекниязходжа-заде уже и так прислала две телеграммы…

Может, я преувеличиваю. Но все равно — стоит хорошенько подумать перед тем, как вымолвить два самых трудных в жизни слова: «Дай денег».

Я снова обшарил карманы, прочел какие-то скрюченные замусоленные квитанции, выбросил ниточку с комочком серой ваты, огрызок цветного карандаша и решил подымать своих. Как бы там ни было, нос вешать нечего. Не пропадем!

Стоп! А кто там возле арыка — Игнат? Он уже выстирал носки, повесил на куст репейника, а сам, согнувшись над водой, мылил серым обмылком голову. Я подошел к Игнату.

— Выспался?

Голова и лицо Игната были в густой мыльной пене, только глаза светились узенькими темными полосками. Игнат был в хорошем настроении. Он плеснул в лицо пригоршню воды и улыбнулся. Ого, он улыбается, этот Игнат!

Мы подняли с Игнатом ребят, сделали зарядку, умылись из арыка и сели завтракать. От лепешек пришлось отказаться. Я распорядился взять на завтрак продукты из «НЗ» — то есть из неприкосновенного запаса. На нос было выдано полбанки бычков в томате, три сухаря и, сколько влезет, чая. Он дымился и булькал в черном, закопченном ведре.

Я решил ничего не скрывать от ребят. Когда мы позавтракали, помыли и сложили в рюкзаки шанцевый инструмент, я снова собрал всех в кружок и сказал: