Восемьдесят восемь дорог - [32]

После старого Давлятова говорили другие Давлятовы. Они рассказывали про дорогу, по которой нам идти, про тугай, где тухлая сточная вода и вредный малярийный комар, про все, что надо знать путнику в незнакомой стороне. Каждый называл своих родственников и просто хороших людей, которые, безусловно, пригодятся нам в пути. Я не успевал записывать этих бесчисленных Кахаровых, Усмановых и Бадырбековых в тетрадку.

Больше всего друзей и знакомых оказалось у кузнеца Ахада Давлятова. Много джигитов приводило своих скакунов к сумрачной кузнице с красным огоньком горна в глубине. Ахад ковал лошадей на совесть. Даже лошадям были по душе эти блестящие, приколоченные цепкими железными уналями подковы. Покидая кузнечный двор, они картинно подымали сухие, изогнутые в коленях ноги и фыркали от удовольствия: черт возьми, до чего же хороши эти подковы!

Я выслушал все советы, переписал в тетрадку все фамилии и стал прощаться с Давлятовыми.

— Хайр, рафикон!

— Хайр, рафик Нечаев!

Ахад Давлятов пошел провожать меня. Возле калитки он остановился и взял меня за руку повыше локтя.

— Слушай, Саша, а у тебя деньги есть?

— Конечно!

— Не врешь?

— Нет, не вру.

Давлятов подозрительно посмотрел на меня, прищурив глаз, потом сказал:

— Хорошо. До свиданья.

Я шел по улицам Конгурта, нахмурив брови. Где же все-таки достать эти проклятые деньги? Можно пойти в райком комсомола. Там наскребут немного. Но идти туда мне было стыдно. Только что выехали из Душанбе и уже сели на мель. Нет, лучше придумать что-нибудь другое. Можно, например, продать что-нибудь с себя и покрыть дефицит в нашем бюджете. Лучше всего продать часы. Стоили они тридцать рублей и были почти совсем новые. Дома в шкатулке у меня даже лежала гарантия.

А потом я напишу письмо маме. Она вышлет деньги. Я скопил немного на новый костюм. Теперь я вижу — он мне не нужен. Настоящие журналисты не думают о тряпках. Им важно, чтобы был табак и полтинник на обед. Такой Расул Расулович. Он редактор, но все равно носит простые брюки в полосочку, клетчатый пиджак и рубашку с большими белыми пуговицами. Я тоже буду таким. А костюм — к черту!

Скупочный пункт долго искать не пришлось. Он помещался в фанерной будке. В одной половине стучал молотком сапожник, а в другой сидел возле стойки тощий человек с золотым зубом во рту.

Он открыл скальпелем мои часы, приложил к уху и покачал головой.

— Сломалась ось маятника, — сказал он. — Могу дать только десять рублей.

Я согласился. Десять рублей для меня сейчас целое состояние. Я зажал десятирублевку в кулаке и помчался в лагерь. Второй час был на исходе. Скоро должны появиться мои ребята.

На окраине лужка я увидел какую-то тонкую белую планку с прямоугольной дощечкой наверху. Такие дощечки обычно сообщают, что рвать цветы и топтать траву нельзя. Цветов на нашем стойбище не было. Весной там росли желтые одуванчики, а теперь пух облетел и торчали только невысокие стебельки с высохшей шляпкой в черных точках. Я подошел ближе. На белой фанерке химическим карандашом был нарисован зубастый череп и скрещенные кости. Внизу размашистым почерком было написано:

«Лагерь! Посторонним вход категорически запрещен!!!»

Кто это сделал, для меня было абсолютно ясно. Я знал почерк Олима до самой последней завитушки.

— Эй, Олим, сюда!

Из-за тутовника вышел какой-то незнакомый мне мальчишка.

— Здравствуйте, Александр Иванович! — сказал он. — Олима нет. Он пошел заколачивать деньгу.

— Что такое?!

— Деньгу заколачивать. Олим сам так сказал ребятам. Тут, знаете, сколько было ребят? Ого! Он сказал, что вы потеряли деньги и теперь вам всем хана. Олим оставил меня дежурить.

— Куда же он ушел?

— Он ушел с ребятами вытряхивать копилки. У некоторых, знаете, сколько деньжищ? Ого! Мы в колхозе огороды пропалывали. Как день, так рупь! Только сейчас уже денег почти нет. Мы на мороженом проели. У нас, знаете, какое мороженое? Ого!

Мальчишка начал подробно рассказывать про колхоз и мороженое трех сортов, но я уже не слушал. Меня колотило всего от злости. Черт знает что. Не отряд, а какая-то орда! Что подумают про нас в Конгурте? Что скажут Давлятовы? Стыд и позор!

— Ты вот что, — сказал я мальчишке. — Беги в Конгурт, найди Олима и скажи: пускай немедленно возвращает деньги ребятам. Никаких копилок! Если он возьмет хоть копейку, пусть не показывается мне на глаза. Я ему не знаю что сделаю!

Мальчишка умчался выполнять приказ, а я остался один.

Неприятности, которыми начался день, увы, не окончились. Не успел мальчишка скрыться из виду, на лужайке появился высокий одноглазый человек с длинной шерстяной веревкой в руке. Он остановился возле меня, расставил ноги циркулем и спросил:

— Скажите, пожалуйста, гражданин, вы не видели тут козу?

— Что?

— Козу. Такую белую. С бородой.

— Я ничего не видел, — сказал я. — Тут никого нет. Мы коз не разводим.

— Странно, — сказал незнакомец. — Я всегда привязываю козу тут. Куда она могла деться?

Он подошел к палатке, откинул брезентовый клапан и заглянул внутрь.

— Значит, гражданин, вы козы не видели?

— Не видел, не видел, не видел! — сказал я. — Теперь вам понятно или нет?

Одноглазый заглянул в другую нашу палатку, похлопал мотком веревки по сапогам и наконец ушел.