Восемь минут - [3]

День ото дня у Старика было все меньше впечатлений от окружающего; и чем меньше он получал ощущений, тем ближе становилось ему бытие. Ибо тысячи мелких ощущений рассеивали его внимание, а немногие, наоборот, собирали и концентрировали. Он решительно не понимал, чего так волнуются доброжелатели, которые, считая себя вправе судить и думать вместо него, цепляются за какие-то совершенно бесполезные вещи и с недоумением, даже, можно сказать, с негодованием реагируют, когда он отказывается от каких-нибудь вспомогательных средств, служащих облегчению так называемой повседневной жизни. По крайней мере, оставляя возле него какой-нибудь новый предмет, они каждый раз ссылались на его полезность. Я просто выбросил их, говорил Старик самозваным блюстителям, которые, нервно озираясь меж поредевшими предметами обстановки, смотрели на него, как на сумасшедшего. Как он мог объяснить им, что эти вещи никакого значения не имеют? Ведь для них они были совершенно необходимы… Правда, ему и в голову не приходило что-то кому-то объяснять. И это было с его стороны не равнодушие, не упрямство, не недоброжелательство: нет, он поступал так из чистой тактичности. Они же — какую только хитроумную терапию они для него не придумывали! Они считали, что ненормальное его поведение изменится в лучшую сторону, если он будет соединять относящиеся друг к другу предметы, сортировать их по цвету и форме, находить недостающее звено в ряду чисел, передвигать по столу туда-сюда фигурки из картона. Чем старательнее он выполнял указания, тем скорее его оставляли в покое. Поэтому задания он делал безучастно, но по возможности точно, так, как от него требовали. И тогда те, кто сидел за столом напротив него или рядом, удовлетворенно улыбались, с довольным видом похлопывали его по спине, по плечу. Случалось, что кто-то, оказавшись у него дома, обнаруживал, что он сидит перед двумя половинками какой-нибудь совсем незамысловатой фигуры и, вместо того чтобы эти половинки по каким-то лишь этим людям известным причинам соединять, просто смотрит перед собой или в сторону. Тогда эти люди невероятно раздражались и принимались нетерпеливо подгонять его. Он же сидел и смотрел на них, недоумевая, зачем надо соединять эти половинки в нечто целое, если ни это целое, ни его половинки ему ни для чего, ну абсолютно ни для чего не нужны. Конечно, раньше он почти никогда не огорчал людей, которые его окружали. Они всегда могли рассчитывать, что он будет поступать соответственно их представлениям. Например, так было, когда он навестил М. В тот день шел дождь, на ногах у Старика были тяжелые башмаки на толстой подошве, в руке он держал зонтик. М., поздоровавшись с ним, сказал: «Полагаю, ботинки ты снял в передней. Я хочу знать, зонтик ты справа или слева от них поставил…» Тогда Старик всегда точно знал такие вещи. Нынче же ни башмаки, ни дождь, ни зонтик его не интересовали. Он вообще не выходил из дома. У него было все, что требовалось, все находилось под руками, и тело Старухи никогда еще не оказывалось так близко к нему, как сейчас. Он бесконечно мог смотреть, например, на отливающие всеми оттенками коричневого цвета пигментные пятна и плоские родинки у нее на спине. Некоторые из них выглядели совсем черными, но в этом не было ничего плохого; другие, только-только появившиеся, казались скорее красными. Старик рассматривал их регулярно, потому что Старуха, странным образом, о них почему-то не забывала и время от времени, подойдя к Старику, поворачивалась к нему спиной и старательно поднимала одежду на верхней части тела. Старик усаживал ее на стул, боком, чтобы видеть спину, и проводил по коже ребром ладони. Потом, касаясь спины кончиком пальца, обозначал родинки, будто рисунок созвездий на карте звездного неба. Старик точно знал этот рисунок, сразу замечая малейшие изменения в нем; в таких местах он чуть сильнее нажимал на кожу. Старуха тут же замечала это и лаконично, но без всякого огорчения, даже скорее весело, говорила: «Раз». Старик с готовностью подтверждал: «Раз».

Сегодня та женщина снова все утро, до самого обеда, находилась у них, и с нею была еще одна женщина. Они буквально над головами у них говорили о какой-то квартире, о мебели, о вопросах гигиены, о каких-то опасностях, которые надо иметь в виду, — словно тут, у них в квартире, проходил семинар по санитарии и технике безопасности. Старуха, сидя в кресле, продолжала спать; Старик тоже делал вид, будто дремлет: так все-таки меньше была опасность, что к нему обратятся и ему придется вступать в какие-то отношения с теми женщинами. Из-под полуприкрытых век он снисходительно наблюдал, как у одной из женщин в углах губ копилась, вспенившись, слюна. Крохотные подвижные капельки от движения губ превращались в ниточки, и было полное впечатление, будто поблескивающие эти тяжи, растягиваясь и сокращаясь, и заставляют шевелиться губы. В слова, которые они произносили, Старик не вникал; лишь слышал, что разговор, становясь то тише, то громче, не прекращается ни на секунду. Женщины, должно быть, уже довольно долго сидели в большой комнате, когда Старик вдруг понял, что речь идет о них со Старухой и об их квартире. Он инстинктивно насторожился, но не счел нужным вмешиваться в разговор — до того момента, когда одна из женщин стала утверждать, что Старуха не может говорить, то есть