Воры. История организованной преступности в России - [49]

.

Тем не менее Квантришвили не только избежал преследования, но и стал своего рода знаменитостью. Хотя на словах он и отрицал свой преступный статус, но всегда сопровождал это утверждение многозначительным кивком и подмигиванием. В 1990 году его сфотографировали на теннисном матче рядом с Ельциным[331]. Он стал полноправным членом высшего общества Москвы. Подружился с певцом Иосифом Кобзоном, которого часто называют «русским Фрэнком Синатрой» из-за тесных связей с предполагаемыми бандитами[332], а также со звездой шансона Александром Розенбаумом, сказавшим на похоронах Квантришвили, что «страна потеряла, не побоюсь этого слова, лидера»[333].

Квантришвили стал умнейшим «политиком» преступного мира. До какого-то момента он умело лавировал между другими конкурирующими бандами, в основном чеченскими и русскими, однако, судя по всему, это вскружило ему голову. В конце 1993 года он заявил, что идет в политику, и основал партию «Спортсмены России». В то же время он четко дал понять московским криминальным кругам, что намеревается стать королем преступного мира столицы. Несомненно, он был самой могущественной личностью в городе. Однако он так и не смог в полной мере принять природу «воровского мира», основанного на равноправии и бунтарстве против системы. В 1994 году лидеры других банд города провели сходку. Они решили, что Квантришвили должен умереть, и поручили операцию по его устранению Сергею Буторину, главе ореховско-медведковской банды. Вскоре после этого Квантришвили был застрелен «правой рукой» Буторина, Алексеем Шерстобитовым (Лешей Солдатом). Его смерть послужила наглядным уроком того, что никакой вор — а в особенности грузин — никогда не станет боссом всех боссов (в итальянском стиле). Как позже выразился один из присутствовавших на этой встрече, «Москва — это вам не Сицилия»[334].

Шерстобитов, обвиненный в убийстве 14 лет спустя, получил в награду за свое снайперское искусство автомобиль «Лада»[335], а в преступном мире вновь началась борьба под девизом «Все против всех», словно зеркало отражавшая хаос, царивший в стране. В 1990-е годы Россия прошла через множество финансовых и политических кризисов в попытках определить себя и свое новое место в мире, а ее преступный мир почти целое десятилетие активно продвигался в разные области экономики и общества. Банды, участвовавшие в разделе территорий, развивались, распадались, объединялись и яростно воевали между собой. Это было десятилетие стрельбы из проезжавших автомобилей и мотоциклов, бомб, подложенных под машины, и отъемов целых отраслей при полной беспомощности сил правопорядка. В 1994 году президент Ельцин заявил, что Россия стала «крупнейшим мафиозным государством в мире»[336]. Казалось, что он чуть ли не гордится этим; безусловно, он не особенно старался остановить происходящее, а его приспешники были активно вовлечены в криминализацию страны. По мере того как структуры преступного мира обретали более четкие формы и строились новая иерархия и территориальные границы, из этой анархии рождался новый порядок. Что касается «воров», то для их мира пришло время очередного «обновления» и перестройки, в соответствии с новыми потребностями и возможностями времени.

«Сверхдержава преступности»

Россия становится сверхдержавой преступности.

Борис Ельцин, 1994 год[337]

Годы президентства Ельцина обеспечили организованной преступности идеальный инкубатор для развития. Это было время невероятных изменений, включавших, помимо прочего, увеличение разрыва между богатыми и неимущими. Москва тонула в неоновых огнях, а бронированных лимузинов «мерседес-бенц» в России продавалось больше, чем во всем остальном мире вместе взятом. Однако в то же самое время у входа в метро стояли отчаявшиеся пенсионеры, продававшие все, что у них оставалось, — кто стул, кто полупустой тюбик зубной пасты или обручальное кольцо, — чтобы хоть как-то свести концы с концами. А милиции, с ее устаревшим арсеналом и жалкими зарплатами, зачастую недоставало даже бензина и патронов. Как-то раз меня пригласили прокатиться с патрулем по району Гольяново на востоке Москвы — далеко от достопримечательностей и лакомых местечек для застройщиков. Когда на меня надели пуленепробиваемый армейский жилет, я напрягся. И еще больше — когда я увидел в нем аккуратные отверстия от пуль на груди и на спине. Поэтому я уже не удивлялся, что «патруль» несся по главным улицам района на высокой скорости, врубив мигалку, а милиционер рядом со мной судорожно сжимал в руках автомат. Машина так и не остановилась до тех пор, пока мы снова не оказались в безопасности у милицейского отделения. Не возникало впечатления, что вот они — истинные хозяева улиц, и мне пришли на ум царские полицейские, которые заходили в трущобы только по крайней необходимости, да и то толпой.

Отчаянное желание максимально быстро приватизировать государственные активы привело к тому, что многие из них оказались в руках преступников, причем по бросовым ценам. А ограниченная демократизация привела к появлению коррумпированных вотчин, напоминавших городские районы Америки в период между двумя войнами, знакомые по триллерам Дэшила Хэммета. Впрочем, в этих районах, в отличие от их исторических родственников, были и «калашниковы», и интернет. Возможно, самым неприятным в этой ситуации было всеобщее ощущение небезопасности и неопределенности; новые законы противоречили друг другу, а прежде непоколебимые истины исчезли. Если кто-то не отвечал по своим обязательствам или не возвращал долги, то какой смысл было идти в коррумпированный суд, не имевший реальных полномочий? А если вам нужна была защита и безопасность, стоило ли обращаться в милицию, если она была коррумпированной и неэффективной? Само собой, именно в это время новую силу обрела именно организованная преступность, этакий предприимчивый Робин Гуд, готовый предложить все услуги по списку — но за плату.