Воровка фруктов - [96]

На прощание, прежде чем уйти из гостиницы между двумя магистралями, – опять прощание – взгляд в комнату, которую покинул на заре ее спутник, сопровождавший ее накануне, вернувшийся в Новый город, чтобы развозить на своем скутере еду, по воскресеньям довольно выгодное дело, некоторые клиенты чуть ли не до вечера встречают заказ в пижаме или в халате. Комната чисто убрана, стол и стул стоят почти в геометрическом порядке, одеяло и белье на кровати без единой складочки: так заправляют постели в армии, в интернате, в детском доме. В одном из уголков, на явно недавно выметенном полу – она была экспертом по этой части – что-то лежало, топорщилось, что-то очень мелкое, кисточка, которая, вероятно, оторвалась от шерстяной шапочки Вальтера (так его снова будут звать в эту минуту). Она бережно подняла кисточку и еще бережнее убрала ее к себе, а потом коснулась пальцем собственного лба и стала жать с такой силой и так долго, что там, посередине, образовалось, продержавшееся до самого вечера, а может быть, и дольше, круглое красное пятно, какое можно увидеть на лбу у женщин из Индии.

Она уже собралась уходить из «Auberge de Dieppe», из будущей «Гостиницы в глубине страны», но хозяин перегораживал ей дорогу на каждом этаже, на каждой лестничной площадке, у каждой колонны в обеденном зале. Это делалось без специального намерения, непроизвольно, по неловкости, которая временно образовалась у него, она же, знакомая по собственному опыту с такими состояниями, приняла это как должное и с преувеличенной осторожностью обходила его, превращая все в игру.

Старик не играл. Он даже не сознавал, что все время стоит на пути этой молодой незнакомки. Недавнее яростное добродушие на его лице с невероятно большими для его возраста глазами сменилось сплошной серьезностью. Горькой? Горестной, умоляющей.

Помимо этого, поскольку она один раз уже поработала у него официанткой или служанкой, он придумывал ей все новые поручения, исполнение которых оттягивало ее уход. Фильтры от кофейной машины нужно не просто отмыть до последней зернинки, но еще и вытереть насухо тряпкой, «нет не той, та оставляет царапины, вон той!» На плите в кухне она не заметила крошку от тоста. А в своей спальне оставила незакрытым окошко, только прикрыла, и штору толком не задернула. И вот еще: воск от свечи на столе в обеденном зале, и провод музыкального автомата не вытащен из розетки!

Когда же дело дошло до расчетов, он надолго исчез в своей бывшей «конторе», чтобы принести ручку и бумагу. Как? он возьмет с нее деньги за эту одну ночевку? Да, она сама ему это предложила, каморка под лестницей оказалась для нее дороже денег, а для хозяина – предприниматель всегда остается предпринимателем – это ее «пожелание» показалось совершенно естественным, или, быть может, он просто делал вид, чтобы выиграть время. А процедуру составления счета он вообще растянул до бесконечности. Он прорисовывал цифры и буквы, буквально рисовал их, каждую цифру расписывал словами, в скобках, даже те, которые относились к дате, день, к которому он добавил «dimanche», воскресенье, потом месяц и год.

Ему понадобилось столько времени на это, что она, в конце концов, подсела к нему, сбоку, и стала наблюдать, как он пишет и рисует, пока он не прорисовал последнее: «Auberge de l’interieur du pays», «Гостиница в глубине страны». После чего он, получив от молодой незнакомки – как ее зовут, он знать не желал, – банкноту (небольшую сумму, но деньги есть деньги), отправился за сдачей и снова долго не появлялся, раза в три дольше, чем до того. И как медленно он плелся обратно, возвращаясь в последний раз, все с той же, вполне возможно, намеренной, сопровождавшей все его предшествующие распоряжения и действия, серьезностью, нисколько не наигранной.

Но вот действительно настало время выбраться из этой старой гостиницы на волю, выйти на просторы, на воздух, и как ей вдруг показалось – самое время. Иначе будет слишком поздно. Что будет слишком поздно? Все. Все будет слишком поздно.

Едва она только, после растянувшегося молчаливого прощания, собралась уже было переступить через порог – высокий, широкий, из другого времени, как он вдруг потемнел. Владелец гостиницы, хозяин, стоял с другой стороны, словно намереваясь помешать ей, его гостье, выйти, точно так же, как он накануне не хотел, как показалось на первый взгляд, впускать ни ее саму, ни ее спутника. Не хватало еще, чтобы он расставил руки, загородив выход. Но нет, его руки висели, как обычно висят руки, что старые, что молодые, что детские (быть может, только у совсем маленьких детей это иначе), и уже в следующее мгновение он отступил в сторону, пропуская ее.

Он предложил взять ее багаж и подержать его у себя хотя бы до вечера. Ведь по свободным просторам лучше ходить со свободными руками. Разве бывает что-нибудь лучше такой свободы, такой неотягощенности, полезной для души? – он, по крайней мере, в своей жизни старался по возможности передвигаться вообще без всякого багажа, максимум с зубной щеткой в кармане. Она ответила, что прекрасно себя чувствует, когда странствует с грузом на плечах. Без приличного груза ей как будто чего-то не хватает. В долгом путешествии, как правило, день для нее начинает считаться, начинает что-то значить, обретать ценность, только с того момента, когда она берет на плечи свою отнюдь не легкую поклажу – только тогда день для нее становится днем, даже если это происходит к вечеру или вовсе на закате. Особенно в походах по чужим землям такому наступлению ее личного дня, при первом шаге с грузом на плечах, предшествует появление дополнительного, особого света. Она ощущает себя тогда надежно вписанной в координаты чужой земли, чего не происходит, когда она перемещается по знакомой, родной земле. Он спросил в связи с этим, является ли Вексенское плато, Пикардия, и в частности департамент Уаза, для нее чужой землей, она ответила: «Да». Он сказал, что заметил у ее спутника, «à la peau matte»