Воровка фруктов - [80]

Неужели за всем этим история забыла хозяина кошки и его пропавшее, а потом снова найденное домашнее животное? Нет. Он стоял как раз там, где заканчивалась дорога, перед барьером, перекрывающим, не только для него, проход в джунгли («clos», говорящее слово для этого – закрыто, закрытое место). И он принял, как само собой разумеющееся, свою кошку из рук воровки фруктов, без единого слова, о «спасибо» и речи не шло, засунул животное – по-прежнему беззвучное, – не взглянув на него даже мимоходом, – в приготовленную корзину и тут же исчез за ближайшим поворотом.

Издалека, когда он уже давно скрылся из виду, послышалось потом всхлипывание, рыдающее всхлипывание, гораздо более громкое и пронзительное, чем его зовы и крики за все прошедшее до того время. Он выплескивал таким образом свою благодарность, кому бы она ни адресовалась. Это было всхлипывание, которое одновременно звучало и как крик, и как рев и которое наверняка еще только усилилось и разрослось, когда он, добравшись до плато, где была припаркована его машина, позвонил своим, – наконец-то он снова мог их так называть, – в Новый город коммуны Сержи-Понтуаз и сообщил им радостную весть, запинаясь и всхлипывая, поочередно, и все это заглушило потом и звук запускаемого мотора, и резкий старт, и стремительное ускорение, когда он дал газ – или как это еще называется, – и осталось в воздухе – как отзвук, как эхо, на некоторое время, и больше, чем просто на некоторое время, над всей территорией источников Виона. Только бы доставить пропавшую и снова найденную в целости и сохранности домой. Не ехать быстро. Помнить о том, что всякий пропавший и снова найденный рискует снова исчезнуть! Вытащить всех клещей пинцетом, осторожно, чтобы не выдернуть шерсть! Немедленно к ветеринару! Черт побери: суббота. Выходной, и к тому же самый разгар лета – где ближайшая ветеринарная клиника? – Ничего, найдется! Нет, это я, я ее найду, без проблем. Наконец-то я могу показать себя, я тоже, причем тем, кто важнее всего – так мне сегодня кажется, – моим. Как сказал кто-то? «Меня знает весь мир – в лице моей жены!»

Странное ощущение от пустых рук воровки фруктов после долгой транспортировки животного через джунгли. Странно и то, что оба они, оказавшись, наконец, на свободе, наконец, на дороге, наконец, без всяких препятствий под ногами, попадавшихся при малейшем шаге, все никак не могли сдвинуться с места и довольно долго простояли, повернувшись лицом к чаще. Теперь невозможно было себе представить, как они выбрались из этих дебрей, этого хаоса, настолько совершенного, с его сплетением ежевики, шиповника, акации, боярышника и лиан (последние – единственные без колючек), что в нем, наоборот, прочитывалась уже своя, четкая система, система природного заграждения, несопоставимо более надежно ограждающего, чем любое сделанное человеческими руками. И от одного представления о том, как они там только что двигались вслепую зигзагом, стало немного жутко, но этот ужас, накативший задним числом, пусть совсем ненадолго, был не похож на тот, что испытал знаменитый всадник, перемахнувший, сам того не ведая, через Боденское озеро и умерший от страха, осознав, какой опасности он подвергался. Или все же похож?

Она набрала целую пригоршню зрелой, черной ежевики, висевшей на ветках этого барьера, и ее спутник последовал ее примеру. Удивительно опять же, что более крупные и более спелые ягоды – какая сладость потом во рту – прятались под листьями, в тени, а там, куда попадало яркое солнце, попадались либо кислые, либо гнилые. Среди ежевичных кустов, некоторые совсем низкие, у самой земли, умершие или умирающие кустики малины: как и повсюду, не только здесь, полчища ежевики норовили их задушить, истребить до последнего ростка.

Тронувшись с места, воровка фруктов первые несколько шагов прошла пятясь назад, и снова ее спутник сделал как она, на сей раз почти – синхронно, на одной волне с ней: нечто вроде прощального приветствия неприступности, несмотря ни на что, и одновременно невысказанное «До свидания».

По светлой дороге, виток за витком, в сторону леса с источниками, а за последним мягким поворотом – наверх, чтобы там, наверху, остановиться на пороге залитого предвечерним летним светом плоскогорья, не имевшего на всем обозримом пространстве ни кустов, ни деревьев. Не видеть деревьев, не видеть кустов, а главное – изгороди, слава тебе, здешнее небо, такое огромное, как нигде!

Отсюда, с порога, – после мегаполиса, после Нового города, после лугов в долине реки, после городка на краю Иль-де-Франс, после джунглей ущелья с источником, являвших собой пограничную полосу, – теперь, насколько хватало глаз, видна была одна сплошная земля вокруг – земля – Пикардия. И хотя эта земля на первый взгляд до самых далеких горизонтов – благодаря которым, кстати, эту даль, растянувшуюся на все стороны света, можно было не только представить себе, но и прочувствовать – была пустынной, во всяком случае, безлюдной, и дорога, со все такими же еле заметными извивами, пересекавшая ее насквозь, вернее, в основном поля, представавшие как одно сплошное неучтенное поле, ни к чему особенному не вела, ни к ферме, ни к деревне, ни уж тем более ко дворцу, не говоря уже о «королевском дворце», тем не менее воздушное пространство над плато, «вексенским», входящим частью в состав земли «Пикардия», было заполнено целым роем мельтешащих названий – названия, названия, сплошные названия. Вон там, на западе, гряда холмов: Ля Мольер, у подножия которой, у подножия которых не видные отсюда деревни «Серан» и «Аданкур-ле-О-Клоше» (та, что с высокой колокольней). По правую руку, если смотреть по часовой стрелке, развилка, от которой, как в Средние века, большая дорога, нынешняя «Дорога Блюза», разветвляется на две: одна уходит к морю, к Дьеппу, другая в глубь страны, к «Шомон-ан-Вексен». И дальше бесконечная унылая череда географических названий, по часовой стрелке, на севере, на востоке и на юге, опоясывающих кругом плато: все эти отсюда невидимые деревни и хутора, «Лианкур-Сен-Пьер», «Лавильтертр», «Монвиль», «Маркемон», а потом, замыкая круг, другая гряда холмов, на юге, самая высокая и самая протяженная в здешних краях, «Бют де Рон», а у ее подножия, у подножия отдельных холмов, деревни и хутора, «Нёвиль-Боск», «Тюмбрель», «Шавенсон», «Ле-Ольм» (Шлем), и среди этих «Рон»-холмов место истока, без таких джунглей, как у истоков «Виона», другой небольшой реки на территории «Вексена», речушки под названием «Ля Троен» (Бирючина); и множество ручейков, один под названием «Сосрон», другой под названием «Ревейон» (что можно прочитать как «Новый год»), третий под названием «Ля Кулёвр», гадюка. Названия, названия, роившиеся у них перед глазами, они выпархивали из недр кажущегося пустынным пространства, придавали ему ритм, сообщавшийся и обоим наблюдателям.