Воровка фруктов - [104]

Здесь можно было обойтись без особого прощания, ограничившись в равной степени формальным, как и бесформенным, но искренним «До свидания!». И пусть это сообщество других по-настоящему не приняло тебя, но все равно оставалось чувство причастности к нему, причем не только на короткое время.

«Достаточно ли мне такого сообщества?» – спрашивала она себя, когда уже ушла довольно далеко и теперь стояла на деревянных мостках, без всяких перил, перекинутых над степной рекой, довольно узкой, но зато очень глубокой, рекой по имени Троен. Ответ: «Подобное сообщество может принести радость, чистую радость. Но этого мне недостаточно».

С этого началось то, что она много позже, когда ей наконец пришло в голову подходящее словосочетание, назвала «часом порчи». Спокойно и быстро несла свои воды у нее под ногами река Троен, в глубине спутанные водоросли, поблескивающие зеленью и равномерно покачивающиеся. Выдра плыла вверх по течению, выставив голову с маленькими черными глазками и взъерошенной макушкой и работая хвостом как рулем, от которого по воде шли еле заметные волны. Когда воровка фруктов перенесла одну ногу вперед, чтобы продвинуться по мосткам, выдра тут же нырнула в глубину, и меньше чем через мгновение на поверхности не осталось и следа от этого крупного животного размером с бобра, которое только что бороздило просторы. Отец, наставлявший ее в дорогу, предостерегал ее от того, чтобы переходить Троен вброд: он сам однажды, когда шел тут по илистому дну, провалился по грудь и только благодаря свисавшей толстой ветке сумел, «если не в последний момент, то в предпоследний», выбраться как-то на берег и снова оказаться в спасительной прерии. Как только обнаруживалось какое-нибудь место, таящее в себе опасность, у воровки фруктов появлялось искушение проверить свои силы.

Нечто похожее на страх она испытывала только за других. Теперь же, хотя она стояла на прочных и относительно широких мостках, ей вдруг стало страшно за себя, и она буквально бегом рванула на противоположный берег, успев спастись, как ей показалось, действительно «в последний момент».

Вперед к тварям земным и небесным, к чайкам, к баклану (или там стояла «héron», цапля?). На пути туда, повсюду среди степной травы, неожиданно много разных животных, как будто здесь, на этом берегу Троена, собрались все роды и виды, не только зайцы, лисы, косули, кабаны, фазаны, – ни одного золотого фазана, увы, – перепела, рябчики, дикие кошки, дикие собаки (на пути к обратному превращению – через одно-два поколения? – в волков), но и одна (1) рысь, два (2) барсука, пара енотов, и в дополнение к этому там и сям сменившие сады на вольную природу растения, так сказать, «садовые беженцы», один сбежавший индюк, один улетевший попугайчик – «домашний беженец», а вон там наверху, в кроне этой гигантской ивы (такие деревья стоят поодиночке посреди троенской прерии), надо же, павлин с короной на голове и многоцветным хвостом, раскрытым веером. И все эти животные разных видов лежали, развалившись, свернувшись в клубок, стояли, вышагивали в траве, то рассыпавшись по всей территории, то чуть ли не сбившись в кучу, самые разные представители животного мира, они составляли сообщество, по крайней мере, днем, – как знать, не набросятся ли друг на друга с наступлением сумерек вон та лисица и лежащая рядом с ней, свернувшись кольцами, змея. Охотников, причем не только тех, которые явятся когда-нибудь по осени, но и тех, которые являлись тут по осени в прошлые годы, столетия, тысячелетия, не было и в помине.

Вот только она помешала этому сообществу – незваная гостья, чужачка, враг. При этом она двигалась по степи с бесконечной осторожностью. Только никаких резких движений и по возможности никаких звуков, разве что неслышное приветствие, на выдохе, и незаметный знак рукой к нему в придачу. И тем не менее: всеобщее рассредоточение, стоило ей сделать один-единственный лишний крошечный шаг, внедрившись в это сообщество там. Прочь кинулась даже змея, исчезнув стремительно в невидимом пространстве, прочь кинулся барсук, в свою степную нору, поднимая столбы пыли, прочь кинулись все звери, кроме лисы, которая пока еще не торопилась исчезать и замерла на ходу, повернув голову назад, к ней, прилипале, возомнившей, будто ее тут кто-то ждет, и вперив в нее пристальный взгляд; прочь кинулись зайцы, фазаны, с лающими криками, прочь кинулся вопящий попугай, прочь кинулись грузным галопом кабаны, прочь кинулась под конец сова, сопровождавшая ее недавно в глубь страны, а тут устроившаяся спать в степной траве в ожидании ночи, и, потревоженная, теперь расправила крылья, тяжело взлетев, бесшумно, как только умеют летать совы, но и этот полет был отступлением, бегством от нее, посторонней, от нарушительницы границ, вечно внедряющейся в чужое пространство нелегально. «Постойте! – крикнула она. – Остановитесь, сволочи!» – рявкнула она, что только ускорило всеобщее бегство, и вот уже тут, в саванне, как будто не осталось ни одного животного, исчезли все, даже павлин, устроившийся в кроне гигантской ивы. Или она обманулась и приняла за павлина длинную пышную ветку, напоминавшую по очертаниям хвостатую птицу? А чайки вместе с бакланом, а цапля, альбатрос? Тоже видения из очередного ее сна наяву? Единственное оставшееся существо из животного мира – муха у нее на руке, которая перебирала в воздухе крошечными передними лапками или чем там еще, словно выводя на весу какие-то письмена, ей в насмешку. Она отливала золотом, эта муха, как отливают золотом, по общему мнению, только навозные, и воровке фруктов, которая не отрываясь смотрела на нее, она представилась в этот момент «королевой животных». Прекрасной золотой королевой. Ей пришлось взять себя в руки, чтобы не прибить эту королеву животных. «Но я бы все равно промахнулась».