Ворота из слоновой кости - [7]

«Так что же в этом плохого?» – вскинулся Кононов. Спасти жизнь сотням, уберечь от последствий Чернобыля тысячи и тысячи, не допустить развала Союза и прихода теперешней эры отчаяния и мрака, где человек человеку поистине – волк... Ворвавшись в рубку, изменить гибельный курс «Адмирала Нахимова»; размахивая на рельсах какой-нибудь тряпкой, остановить поезд вдали от скопления газа, вырвавшегося из поврежденной трубы; напроситься в попутчики к Виктору Цою, не дать ему заснуть за рулем в тот роковой день; отговорить идти купаться на Волгу Лешку Тарасенко из соседнего подъезда... Разве это плохо – хоть немного уменьшить груз несчастий в подлунном мире?

Сулимов не оставил камня на камне от рассуждений Кононова, представив все с совершенно иной, обратной стороны.

Возможно, говорил он, без Горбачева Союз действительно бы не рассыпался прахом. Продолжалось бы великое противостояние двух сверхдержав, и в конце концов, как не раз предполагали – и не только писатели-фантасты, – из-за ошибки, ложной тревоги или чьих-то подкачавших нервов разразилась бы подобная Армагеддону война с финальной «ядерной зимой».

Возможно, чернобыльские экспериментаторы, встревоженные проверкой – или даже простым звонком из ЦК, – отказались бы от своих планов, но кто даст гарантию, что справиться с зудом в руках сумеют на других атомных, в Центральном регионе или под Ленинградом? Может быть, именно чернобыльская трагедия предотвратила трагедию гораздо большую – превращение половины европейской части России в атомную пустыню...

Кто знает, кем бы стал пятилетний малыш, погибший в тот страшный вечер на «Адмирале Нахимове»? Что если – создателем вируса, которому суждено через сколько-то лет переполовинить человечество?

Сорвется теракт на Дубровке – и чеченцы пустят в ход запасной вариант, с захватом какой-нибудь областной филармонии, в Саратове или Новосибирске, там ведь нет особой охраны «культурно-массовых зрелищ». И погибнет в этом Саратове или Новосибирске человек, который в будущем смог бы раскрыть секрет продления жизни лет на пятьдесят-семьдесят, а то и больше...

Ни в коем случае нельзя вмешиваться в прошлое, говорил Сулимов. Все должно идти своим чередом. Иначе каждое утро мы будем просыпаться в изменившемся мире – и совершенно необязательно изменившемся в лучшую сторону. Мир будет непрерывно меняться – и понедельник принесет нам новые представления о прошлом, а вторник заменит их, а потом вновь заменят среда и четверг... Представления каждый раз будут новыми, но все – ложными по сравнению с первым вариантом...

Нельзя вторгаться в прошлое. Нельзя допустить существование машины времени.

Кононова речь Сулимова впечатлила и обескуражила. Дон Корлеоне противоречил сам себе: выступая сторонником лозунга «Руки прочь от прошлого!», он, тем не менее, был намерен отправить его, Кононова, в это прошлое, причем навсегда...

Кононов поделился своим недоумением с заведующим седьмым отделом.

– Неувязочка получается, – сказал он, чувствуя себя исполнителем роли в среднего пошиба фантастическом фильме, этакой штампованной американской поделке. – Зачем же вы меня собираетесь зафутболить в прошлое, если его трогать нельзя?

– Затем, чтобы машина времени не была изобретена, – жестким голосом ответил Сулимов, и по этой жесткости Кононов понял, какую именно роль ему уготовили.

– То есть вы намерены моими руками... ликвидировать изобретателя... еще до того, как он создаст свою машину, – это был даже не вопрос, а утверждение.

– Схватываете на лету, Андрей Николаевич, – выдал ему еще один одобрительный отзыв дон Корлеоне, а «великий немой» Иванов в очередной раз покивал.

– Но мое появление в прошлом, по вашей же версии, изменит будущее... то есть настоящее. Я ведь действительно могу попытаться что-нибудь там предотвратить.

Сулимов развел руками:

– Это неизбежные издержки, от которых никуда не денешься. И я не думаю, что кто-нибудь в начале семидесятых прислушается к вашим призывам не вводить, например, войска в Афганистан. Единственное, что может вас ждать – это «психушка». Не в ваших интересах будет привлекать к себе внимание, Андрей Николаевич.

Кононов положил ладони на прохладные подлокотники и медленно откинулся на высокую спинку кресла:

– Так вот значит куда вы нацелились меня упечь: в начало семидесятых... И там я и останусь...

Семидесятые годы... Еще жив отец, и жива мама... И тишь и благодать царят в огромной, ощетинившейся мощными боевыми ракетами стране, уверенно ведомой к светлым высотам коммунизма мудрым Политбюро во главе с Генеральным секретарем, верным ленинцем, лично дорогим Леонидом Ильичом. Или Брежнев тогда еще не был «лично» и «дорогим»?

– А почему я не смогу вернуться обратно, сюда? Хронокар не имеет заднего хода?

– Как вы сказали? Хронокар? – переспросил Сулимов.

– Ну да, как в книжках пишут. Я фантастики в школьные годы немало перечитал: деритринитация, хроносинкластическая инфандибула, сигом, оверсан...

– Полевой синтезатор «Мидас», – вдруг негромко добавил Иванов.

Кононов взглянул на него так, как, наверное, в свое время смотрел Валаам на заговорившую человеческим голосом ослицу, и подтвердил: