Воронье озеро - [34]

Лори в школе больше не появлялся.

А то, что я видела… я так и не поняла, что это были за крохотные полумесяцы. Не уловила в них смысла, значения. Даже если бы я знала, что творилось в ту осень на ферме Паев, вряд ли я сделала бы правильные выводы. В тот год я вообще мало что замечала.

И я никому не рассказала про отметины. И конечно, теперь уже не узнать, изменилось бы что-нибудь, если бы рассказала.

12

Воскресенье, 11 октября

Дорогая тетя Энни!

Как вы поживаете? Надеюсь вы здоровы. Мы все здоровы. Бо здорова. Приходила мисс Карингтон. Приходила миссис Мичел пренесла рагу. Приходила миссис Станович пренесла пирог.

С любовью,

Кейт

Воскресенье, 18 октября

Дорогая тетя Энни!

Как вы поживаете? Надеюсь вы здоровы. Мы все здоровы. Приходила миссис Станович пренесла курицу. Заходила миссис Тэдворт пренесла вечину.

С любовью,

Кейт

Все эти письма хранятся теперь у меня. Тетя Энни умерла от рака год назад, и после ее смерти дядя Уильям переслал их мне. Меня тронуло, что она их хранила, несмотря на скудость слога и содержания. За несколько лет писем скопилась целая коробка, и я, перечитывая первые, ужасалась: господи боже мой, да ведь они же ни о чем! Впрочем, взявшись перечитать их снова, я представила, как их читает тетя Энни – разворачивает эти жалкие клочки бумаги, поправляет очки, разбирает мои каракули, – и стало ясно, что если постараться (а тетя Энни уж точно старалась), то между строк можно увидеть немало утешительного.

Она поняла бы, что мы не голодаем и соседи о нас не забыли. Поняла бы, что у меня хватает сил сесть и написать письмо, а у Люка с Мэттом – дисциплины, чтобы за этим проследить. Письма я писала каждое воскресенье – значит, у нас сложился определенный порядок, а тетя Энни была из тех, для кого порядок превыше всего. А изредка проскальзывали и важные новости.

Воскресенье, 15 ноября

Дорогая тетя Энни!

Как вы поживаете? Надеюсь вы здоровы. Мы все здоровы. Бо здорова. Мистер Тэртл сломал ногу упал со школьной крыши. В трубе застряла дохлая ворона а он полез ее доставать. Приходила миссис Станович пренесла рисовый пуддинг и говорила что мисс Каррингтон просила Лори вернутса в школу а мистер Пай ей нагрубил. Ночью шел снег.

С любовью,

Кейт

Что касается еды, то раз в несколько дней нам привозили целый обед – то ли женщины в нашем приходе составили расписание, то ли просто каждая старалась по мере сил. Или с утра обед появлялся на крыльце, или к дому подъезжал фермерский грузовичок, а оттуда выбиралась одна из десятка фермерш с сотейником под мышкой: «Это вам, ребятки, просто мимо проезжала. Разогрейте двадцать минут на плите, на два дня должно хватить. Как вам живется? Боже мой, а Бо-то, вы посмотрите! Совсем большая!»

Надолго они не задерживались – думаю, не совсем понимали, как разговаривать с Люком. Будь на его месте девочка, или будь он чуть моложе, или не так решительно настроен все делать сам, они садились бы поболтать, а заодно давали бы немало полезных советов. Но Люк есть Люк, и они протягивали свои дары, сделав вид, будто не замечают разора в доме, и уходили.

Впрочем, было одно исключение. Миссис Станович приезжала не реже двух раз в неделю на обшарпанном грузовичке мужа – вываливалась из кабины грузной тушей и, пыхтя, взбиралась по ступенькам крыльца то с корзиной кукурузы и парой батонов, то с окороком под мышкой, то с мешком картошки. Встанет посреди захламленной кухни, широко расставив ноги, и оглядывается по сторонам – пышная грудь под шерстяным жакетом колышется, как студень, волосы кое-как собраны узлом на затылке (Господу ведь все равно, как она выглядит), а тройной подбородок так и ходит ходуном от волнения.

У нее хватало деликатности ничего не говорить Люку, хотя по ее лицу и так все было понятно. Но, завидев Бо или меня, она не выдерживала, давала волю чувствам:

– Милая, солнышко ты мое! – И прижимала меня к груди (причем исключительно меня – Бо она уже не пыталась тискать, достаточно с нее и одного раза). – Надо покоряться воле нашего любимого Господа, но иногда это тяжело – тяжело понять, тяжело постичь Божий промысел.

Иногда мне слышалась в ее голосе обида, будто говорила она не со мной, а с кем-то невидимым, но всеслышащим. Слова ее, обращенные ко мне, предназначались Богу. Миссис Станович на Него гневалась. Она считала, что, забрав у нас родителей, особенно маму, в которой она души не чаяла, Он совершил возмутительную ошибку.

* * *

– До каких пор это будет тянуться? – вопрошал Мэтт. – Вечность? День за днем, неделю за неделей, и так еще тридцать лет?

Люк бросил взгляд на кухонную стойку с остатками ветчины от Тэдвортов.

– А ветчина-то вкуснющая, – протянул он задумчиво. – Уж это ты должен признать.

Мы как раз поужинали, и Бо он уже уложил. Я сидела за кухонным столом и якобы писала слова.

– Видишь ли, не в этом дело, – отозвался Мэтт. – А в том, что нельзя нам больше подачки принимать.

– А почему?

– Не прикидывайся дурачком, Люк! Что, нам всю жизнь жить милостыней? Никто нам в няньки не нанимался, у всех свои семьи. Люди здесь, знаешь ли, не богачи.

– Но и не бедняки, – возразил Люк.

– А щука на прошлой неделе откуда взялась? Скажешь, Сумаки богачи?