Воронцов - [131]

11

Тифлис, 22 апреля 1847 г.

Любезный Алексей Петрович! Я так пред тобою виноват, что не умею и не смею извиняться. На многие пункты твоих писем я собирался отвечать на досуге, и ты, может быть, не поверишь мне в этом; но этого досуга я не нашел. Первая тому причина, как я уже раз тебе писал, есть то, что для моей дряхлости нужно теперь гораздо более против прежнего сна и, вставая против прежнего двумя часами позже, я теряю те же самые два часа самого лучшего времени для дел, как партикулярных и партикулярной переписки, так и для служебных, текущих и экстренных. В два часа по полудни я. чувствую, что я должен быть свободным, для избежания того, что доктора называют febris cerebralis; со всем тем редко могу избавиться от дел прежде 3-х часов. До 6-го езжу как можно более верхом, а вечером я никогда и прежде делами не занимался и не мог заниматься, хотя ни обжорою, ни пьяницею меня назвать нельзя. Играю всякий вечер в карты и в этом нахожу еще ту большую пользу, что тут и в разговоре никто уже не атакует меня с делами. Вследствие этого принужденного распределения времени часто случается, что несколько дней сряду не имею ни минуты для партикулярной переписки.

Уже теперь три месяца, что возле меня лежат те из твоих писем, которые заключают вопросы, на которые я должен отвечать, и к величайшей моей досаде не мог еще к тому приступить; это будет однако непременно сделано и как можно скорее. Письма твои всегда будут со мною в шкатулке, и я найду и надеюсь в скором времени свободный час, чтобы исполнить то, что я давно бы должен сделать. В походе или в лагере иногда гораздо более свободного времени, нежели здесь в центре управления, где кроме дел и пустых и нужных беспрестанно получаются сведения и известия с театра главных наших действий, из коих большая часть изменяется следующею почтою, но на которые надо отписываться и распоряжаться и часто надобно беспокоится. Но на это я всегда был хладнокровен, и теперь опыт многих десятков лет мне доказал, что недоверчивость к пустым слухам и хладнокровие насчет пугательных известий есть единственный способ для спасения и своего здоровья, и самого дела, когда вместе с тем однако все предосторожности всегда взяты для могущих быть опасностей.

Ты мог видеть из печатных наших известий, что вся зима, как и прежде того осень и теперь почти половина весны, прошли без всякого не только вредного для нас нападения от неприятеля, но даже без всякого серьезного покушения. Напротив того, все поиски с нашей стороны были удачны и некоторые довольно важны. Со всем тем во все это время не проходило недели или 10 дней, чтобы я не получал известия от разных начальников, что неприятель в ужасных силах собирается то на один пункт, то на другой, и что некоторые единомышленники готовы их принять и соединиться с ними. Если бы я хоть одной половине всего этого верил, я был бы в беспрестанном кипятке и раза два или три должен быть бы решиться бросить все здешние дела по устройству края и ехать на Линию; но я не верил и десятой части всего написанного и, зная расположение и силу наших войск, я только что им показывал, где должны быть резервы и всегда объявлял им в ответ, что одно только раздробление наших войск и несогласия между начальниками могут иметь дурные последствия, но что силы наши таковы, что неприятель никуда серьезно не пойдет и что мы должны желать и просить Бога, чтобы Шамиль опять пустился на что-либо подобное прошлогоднему: ибо после того примера он конечно был бы гораздо более наказан. Во все это время я немного боялся за один только пункт, а именно верхние деревни Казикумыхского ханства, которые мы не можем защитить до половины мая, так что и теперь опасность сия не совершенно миновалась. В тех высоких местах подножный корм является поздно, и до того времени ни войска наши, ни жители не могут восстановить разоренные в прошлом году деревни Цудахар и Ходжал-Махи. Первая из них открывает всегда свободную дорогу и на Акушу, и на Кумых. На Акушу я их не боюсь, потому что мы могли поставить резервы довольно близко; но деревни между Цудахаром и Кумыхом и самый Кумых, кроме укрепления, где у нас две роты, неприступны, и не могут быть скоро подкреплены по невозможности Самурскому отряду зимою держать резервы даже в Курахе. К будущему году это положение должно поправиться. С места я непременно писать к тебе буду, а между тем Сафонову я поручил сообщить тебе все, что окажется примечательного по гражданским распоряжениям здесь и во-первых все, что у нас теперь в ходу по устройству сообщения с Черным морем.

Прощай, любезный Алексей Петрович. У нас вчера была славная скачка, вещь, которая у нас здесь весьма входит в моду и всем нравится; выиграл жеребец Вадим, завода Петровского, выписанный сыном моим. Остаюсь всегда преданный тебе М. Воронцов.

12

Лагерь в Турчидаге, 1 июля 1847 г.

Наконец, имею возможность к тебе писать, любезный Алексей Петрович, и пользуюсь оной с искренним удовольствием. Ты верно знаешь и по слухам, и по тому, что, я надеюсь, в Петербурге о нас напечатали, заботы и затруднения, встреченные мною с самого прибытия моего шесть недель тому назад в Дагестан. На самом Сулаке я встретился с холерою, и эта проклятая болезнь, помешавшая нам кончить с Гергебилем, начала было так ослаблять нашу численность, что я счел первым долгом отложить действия против горцев и заняться сперва здоровьем обоих отрядов, князя Бебутова и князя Аргутинского. Атака бреши, сделанной в Гергебиле, не удалась; но мы бы ее возобновили и, по совершенному бездействию Шамиля, который на нас смотрел с высокой горы за Кара-Койсу, не смея ничего предпринимать в пользу осажденных, Гергебиль долго не мог и может быть не желал бы долго противиться, но мы начали терять много людей и из высших чинов от эпидемии. Места, нами занимаемые, были нездоровые, и проклятая эта болезнь действовала физически даже на тех, которые серьезно не заболевали; так называемая аура-холерика ослабляла людей вообще. Я счел, что было бы грешно оставить войска под таким влиянием и рисковать таким уменьшением в батальонах, что и на будущие движения у нас сил бы не стало; я решился взять сперва меры поправления здоровья в войсках и потом выждать, чтобы болезнь около нас истощилась. Оставив три батальона на высотах около Ходжал-Махи, для укрепления этого важного пункта, я пошел с прочими по Акушинским горам малыми переходами и с дневками на Кумых и оттуда сюда на Турчидаг. Движение это имело наилучшие результаты. С самого первого перехода мы почти совершенно простились с холерою, имея только три или четыре случая сомнительных; а здесь, на высоте 9000 фут, в прекрасном и богатом пастбищном месте, мы не только холеры, но никаких других болезней не имеем. Вместе с тем батальоны, оставшиеся в Ходжал-Ма-хи с выбором сколько возможно было здоровой местности, потеряли только в первые дни умершими одного офицера и пять или шесть нижних чинов. Теперь уже несколько дней у них нет ни одного случая, и работы укрепления идут самым успешным образом. Здесь у меня девять батальонов и всех чинов с милициею и пр. до 8000 человек. Всего больных менее сорока человек; мы ни одного не отослали в госпитали и, напротив того выздоравливающие из оных ежедневно нас здесь усиливают. Вокруг нас под ногами и в неприятельских деревнях, и между Кумыхскими жителями, а также в богатых деревнях между Кумыхом и Цудахаром, болезнь еще сильно действует. В лагере Кибит-Магомы у подошвы Гуниба смертность ужасная. Шамиль с маленьким сбором старается избегать холеру переменою места, но не переходя Кара-Койсу. Они боятся нас, ибо с Турчидага можно идти куда угодно, и боятся также эпидемии.