Ворон – Воронель - [7]

Он ужом за иглою вился,

Но таращились жерла зенитные

В голубые его небеса.

Он хотел быть сердечным поверенным,

Он при всех мне коленки лизал, —

Только я обреченно не верила

Ни признаньям его, ни слезам.

Я предвидела, как это будет,

Завереньям его вопреки,

Как за окнами грянут орудия

И ударят из башен стрелки.

Как, задохшись в угаре кровавом

И сминая цветы на ходу,

Пробегу я по выжженным травам

И на желтый песок упаду.

1970

Прощание с Россией

Пришла пора прощания с Россией, —

Проиграна игра по всем ходам,

Но я прошу: О, Господи, прости ей

Победный марш по чешским городам!

За череду предательств и насилий,

Заслуженную кару отменя,

Не накажи и сжалься над Россией,

Отторгнутой отныне от меня!

Прошу не потому, что есть прощенье,

Что верю в искупление вины,

А потому, что в скорбный час прощанья

Мне дни ее грядущие видны.

Провижу я награды и расправы,

Провижу призрак плахи и костра,

И мне претит сомнительное право

Играть в овечьем стаде роль козла.

И в ореоле надписей настенных,

В истошных криках: «Слава!» и «Хвала!»

Я выпадаю накипью на стенах

Бурлящего российского котла!

1971

Дачное воскресенье

Кофе, пустой болтовней и салатом

Весь этот день был забит до отказа:

Щедро отмеренный поздним закатом

Был этот день мне как милость оказан.

Весь этот день с суетой за обедом

Был незаслуженно щедрой подачкой, —

Я лишь потом догадалась об этом

Среди разбросанной утвари дачной.

Я лишь потом по случайным приметам,

По пустякам догадалась о многом:

Был этот день мне прощальным приветом

Будто бы мир не лежал за порогом.

Будто бы не было слежек и ссылок,

И санитаров из желтого дома,

И запрещенных тюремных посылок,

И про евреев ни слова худого.

Будто беды мы все время не ждали,

Будто опять не захлопнулась клетка, —

Так в этот день умывался дождями

Милый мне лес в предвкушении лета!

Так мне березы кивали повинно,

Так покаянно прощенья просили,

Будто бы Родиной, а не Чужбиной,

Снова могла обернуться Россия!

1971

Високосный год

В неурожайном, високосном, роковом

Ищу приюта, как бездомная собака,

А за стеной интеллигентный разговор

О самиздате и о музыке до Баха.

А за стеной уже построена шкала

По черным спискам от Христа до Робеспьера,

И несмолкаемо во все колокола

Звонят деревья облетающего сквера.

Ах, в этот черный, високосный, роковой

Заприте дверь свою и окна занавесьте, —

Ведь все равно не догадаться, для кого

Осенний благовест несет благие вести.

Ведь все равно не угадать, что суждено,

Не нарушая связи следственно-причинной:

Пусть хоть разлука — не с разрухой заодно,

Пусть хоть разрыв — но лишь концом, а не кончиной!

Пусть расставанье — не враждой и не войной,

Пусть кровь и око — не за кровь и не за око,

Чтобы земля моя, покинутая мной,

Не поплатилась — справедливо и жестоко!

Но не земля на пепелищах, а зола,

Но для амнистий, видно, время не приспело,

И ловко шьются уголовные дела

По черным спискам от Христа до Робеспьера.

Но тверд расчет у орудийного ствола,

Но раскаляется земная атмосфера…

И несмолкаемо во все колокола

Звонят деревья облетающего сквера…

Октябрь-декабрь 1972

Ломбардная баллада

Монотонно, запасясь терпеньем,

Оставляя город под собой,

Я всхожу по каменным ступеням

Вверх, на Исаакьевский собор.

Подо мной парадом юбилеев

Изукрашен мрамор колоннад,

В доме за углом, где жил Рылеев,

Деньги под залог дает ломбард.

Возле стен, где рушились святыни,

Где гудел набат бунтовщиков,

Бережно хранятся в нафталине

Вереницы шуб и пиджаков.

В комнате, где крестным целованьем

Отвергалась истинность присяг,

Нежится каракуль в целлофане

И часы безмолвные висят.

За стеклом хранятся самоцветы

И хрусталь упрятан под замок,

Будто под огромные проценты

Отдана история в залог.

Будто стало прошлое обузой

И его охотно сбыли с рук,

Будто не распутать вечный узел

И не разомкнуть проклятый круг.

Будто бы вокруг стоят постоем

Оккупационные войска,

Будто бы стою я перед строем,

Ощущая холод у виска.

Будто бы к мостам, в стихах воспетым,

Рухну я, подстреленная влет.

…В Мойке, за гранитным парапетом

Битые бутылки вмерзли в лед.

1972

Санкт-Петербург

Над сизой изморозью бухт,

Над медленной рекой

Начертан был Санкт-Петербург

Немецкою рукой.

И вырос город на воде,

Шагая напрямик

В неоспоримой правоте

И краткости прямых.

Там, отвергая русский крой

И вычурность Москвы,

Как по команде стали в строй

Каналы и мосты.

Там три столетия подряд

В один и тот же час

Дворцы выходят на парад,

Мундирами кичась.

Там, попирая топкий грунт,

На утренней заре

Дома становятся во фрунт

И строятся в каре.

Там, прозревая между строк

Неписаный закон,

Идут прохожие сквозь строй

Нацеленных окон.

Как неприятельский редут,

Встал град передо мной,

Чтоб утвердить немецкий дух

Над варварской страной!

1972

Ax, только бы…

Ax, только бы воли себе не давать,

Когда с ледяных берегов Колымы

Грозит мне сиротство Синайской пустыней,

И нет ничего холодней и постылей

Российской судьбы и российской зимы,

Российской сумы и российской тюрьмы,

Куда не зазорно явиться с повинной,

И где лишь кривые дороги прямы,

И где не зазорно казенной холстиной

Без всяких гробов мертвецов одевать.

Ах, только бы воли себе не давать!

Ах, только бы первой любви не предать,

Когда из глубин поднимается страх,

Когда Увертюрой Двенадцатого Года

Ревет в репродукторах голос народа,

А в сводках атаки и танки в тисках,