Ворон и Голландка - [14]

– Значит, я права: я по-настоящему никогда его не знала. Я подхожу для поисков еще меньше, чем думала сначала.

Крис поднялся.

– Хочу кое-что тебе показать. Это внизу, в студии Фелиции. Не возражаешь?

Ночь была прохладной, одной из первых настоящих осенних ночей в году. Они смотрели, как изо рта идет пар, когда шли через сад в коттедж, из которого Фелиция материализовалась днем. Крис Рэнсом отпер дверь и включил свет.

– У Ворона здесь была собственная мастерская, – Крис грустно улыбнулся. – Пожалуй, мы были к нему слишком снисходительны.

– Я пойму ваши теории? – вдруг спросила Тесс, запнувшись на мгновение. Ей было неуютно, она испытывала чуть ли не страх перед тем, что Крис Рэнсом решил срочно ей показать. – В смысле, вы же экономист. Вы сможете настолько упростить, что даже такая балда, как я, поймет?

– Если не смогу, в этом будет моя вина, а не твоя. Исходное положение – изобилие.

– Изобилие?

– Сейчас оно достаточное.

Разум Тесс отказался это понимать.

– Все, что я вижу, говорит о том, что мы живем во времена нехватки, что людей слишком много, а ресурсов – слишком мало.

– Что ж, теория изобилия и начинается с того, что меняет представления об уровне «достаточного». Я привел тебя сюда, чтобы показать студию Ворона. Чтобы убедить: ты знаешь его, а он знает тебя.

Он открыл дверь в дальнем конце огромной комнаты, где работала Фелиция. В окна струился лунный свет, и прежде чем Крис зажег свет, Тесс почувствовала присутствие сотен холстов, больших и маленьких. Но когда помещение осветилось, она увидела, что в комнате их не более дюжины, и все они были довольно небольшого размера.

Со всех холстов на нее смотрело собственное лицо.

Это была она – пастелью, тушью, маслом, карандашом. В одежде и без, с косой и с распущенными волосами. На нескольких картинах даже присутствовала Эсски, которая появилась у Тесс уже ближе к концу их отношений. На одной или двух картинах девушка и собака были изображены спящими – тела зеркально отражали друг друга. Тесс смутилась, представив, как Ворон стоял над ними спящими и запоминал каждую деталь, включая грязные белые носки. Единственное, что было на ней.

– До прошлой недели мы не знали, что все это здесь. Мы всегда уважали его личное пространство, но когда он перестал звонить и писать… Мы подумали, можно найти какие-нибудь зацепки.

– Вы же знаете, что я действительно попыталась помириться с ним, – сказала Тесс, чувствуя, как занимает оборонительную позицию. Сама ситуация ошеломляла ее своей пикантностью. Она с отцом своего бывшего рассматривала картины, изображающие ее обнаженной. Никогда не читала Эмили Пост[55], но и без того было понятно, что эта ситуация выходила за рамки.

– Он не хотел повторять все заново. Он сказал, что мы упустили момент, и наверное, был прав.

– Такое случается. Мы с Фелицией – последние, кто станет осуждать пути человеческих сердец. Как там Фолкнер сказал в своей нобелевской речи? «Сердце хочет того, что хочет».

– По-моему, это был Вуди Аллен, на пресс-конференции, посвященной Сун-и[56]. Фолкнер сказал, что конфликты людских сердец – это единственное, о чем стоит писать. – Знание родной литературы все-таки помогает. Не всегда, но часто.

– А я уверен – это единственное, ради чего стоит жить.

Крис Рэнсом взял один из самых маленьких набросков, где Ворон особенно приукрасил обнаженную фигуру: ямочку на подбородке углубил, талию слегка заузил, а ниже убрал все неровности. Зато мышцы ног действительно были ее, как и очертания трицепса. Она много работала над тем, чтобы придать своим рукам такую форму.

Рэнсом изучил картину и задумчиво взглянул на Тесс. Если бы на нее смотрел другой мужчина, она посчитала бы взгляд непристойным и оскорбительным. Но Крис смотрел так, будто она была всего лишь одним из предметов в коллекции сына, собранной за многие годы. Наконечники стрел, камни, фигурки из «Звездных войн», телескоп. Ласточкино гнездо.

– Тесс, мы с Фелицией понимаем, что могли бы нанять кого-нибудь другого. И возможно, нам именно так и стоит поступить. Но между тобой и Вороном кое-что осталось незавершенным. Я не могу подобрать слов, чтобы как-то ее обозначить, но эта связь напоминает путеводную нить. Ты найдешь путь к нему. Или он найдет путь к тебе. Ни один другой частный детектив не сделает этого.

Он достал что-то из кармана.

– Это последняя открытка, которую Ворон прислал нам, перед тем как исчез.

Не фотография, а раскрашенный вручную рисунок – голубые цветы на зеленом поле. «Техасский люпин», сообщала надпись.

На обороте Ворон написал:

Я как будто начинаю все заново. Все не так, как я ожидал, но это ведь не плохо само по себе. Как и говорил папа, я следую традиции и нарушаю закон. ЕВТ. Ворон.

– ЕВТ? – спросила Тесс.

– «Еду в Техас». Так писали у себя на дверях оказавшиеся вне закона, когда уходили на неизведанные земли. «Еду в Техас. Не пытайтесь найти меня, все равно не сможете».

– Да? – Тесс подняла подбородок.

Да, она возьмется.

* * *

На следующий день перед самым отъездом в Теннесси из Абингдона, Виргиния, Тесс позвонила тете Китти. Она звонила по частной линии, зная, что Китти не сможет ответить, так как в это время обычно работает в своем магазине, – а значит, племянница запишет сообщение на автоответчик. Она не хотела объяснять, почему едет. Она просто хотела.