Ворчливая моя совесть - [31]

— Кому до Тюмени билетики? — заверещала она, словно пирожки на рынке продавала. — Билетики кому?! Билетики! На «Ан-20». На Тюмень!

Забыв о нечаянном субботнике, толкаясь, сшибая на бегу инструменты штукатурш, ведра и друг дружку, все бросились к окошечку в стекле. Едва не выдавили это стекло, даже подрался мимоходом кто-то. А худосочный Бен, чудом оказавшийся самым первым, уже совал в окошечко обе руки, чуть было не испорченные некогда из-за неудачной любви.

— Давай, Бен! Жми грудной клеткой! — придавал ему сзади бодрости оплошавший на этот раз ферт с усами. — Жми, Бен! Мысленно с тобой!

Оставляя в толпе пуговицы, треща по всем швам, зажимая в потном кулаке скомканный билет и сдачу, отдуваясь, счастливчики — а в их числе и Фомичев — выходили на улицу. Среди поля уже стоял светло-зеленый «Ан-20», и под крыло ему задним ходом осторожно заползал кормилец-бензовоз. «Ничего, — думал Фомичев, — сначала в Тюмень махну, потом письма в Тобольск отвезу, а там и в Салехард можно».

Чувствующий себя героем Бен — все-таки первым билеты вырвал! — обратился к Фомичеву за спичками.

— Надо это дело перекурить, — проговорил он тоном бывалого рубаки.

— Не курю, — сказал Фомичев, — и тебе не советую.

Бен смутился. Не зная, как быть, посмотрел на своего дружка.

— Так ведь до пива еще лететь и лететь, — развел тот руками, — как же без курева? Не согласен!

К трапу «Ан-20», не толкаясь, не забегая вперед — чего уж, место обеспечено, — двинулись втроем. Ферта с усами звали, как и следовало предполагать, Жора.

— Как чувствуешь — поспеем на смену послезавтра? — спросил он, крутя ус.

Фомичев поблажки в ответе не дал.

— Надо поспеть! — произнес он строго.

Кормилец-бензовоз, выполнив свою функцию, осторожно выбирался из-под крыла. В кабине рядом с водителем сидел мальчик лет семи-восьми и с восторгом, округлив глаза, любовался самолетом. Пальчиком на него показывал. Кончик пальчика, упирающийся в ветровое стекло, побелел даже. Нет чтобы папу поблагодарить за то, что в кабину бензовоза с собой взял, — уже на самолет тянет, уже мало ему бензовоза. Таковы люди.

«Надо поспеть! Надо поспеть! Надо поспеть!» — монотонно причитал в полете «Ан-20». Это у Фомичева такая игра была. Из рева двигателей, мелкой вибрации корпуса, из скрежета и скрипа стальных и дюралевых костей самолета (или вертолета) Фомичев силой воображения комбинировал и явственно слышал некий голос. Голос самолета (или вертолета). «Надо поспеть! Надо поспеть!» — тонкий, пронзительный, монотонный голос. Потом режим полета в чем-то менялся. Выше поднимались или через облако проходили — и голос самолета становился соответственно иным: басовитым, надтреснутым чуть, звонким или глухим. Но всегда оставался монотонным.

«Очень, очень, между прочим! — повторял самолет. — Очень, очень, между прочим!»

Или: «До Тюмени ух ты! — явственно выговаривал он своим дюралево-стальным языком. — До Тюмени ух ты!»

Или: «Гуляй, Вася, — не хочу! Гуляй, Вася, — не хочу!»

Вот таким образом коротая дорогу, развлекался Фомичев. Бен и Жора, сдвинув головы в одинаковых кепках и широко раскрыв рты, сладко спали. Все прочие три десятка пассажиров — то же самое, кто спал, кто подремывал. Старались поменьше двигаться, как бы оцепенели, вне времени как бы находились. Вдуматься, так летели сейчас только летчики, потому что для них полет — работа, а для пассажиров полет вынужденная трата времени, соединительная ткань жизни, хочется прожить ее с наименьшим ущербом, незаметно, проспать или… Когда-нибудь пассажиров замораживать будут на время полетов, консервировать, иначе говоря. Прихлопывая ладонью зевок, Фомичев глянул в иллюминатор. Внизу, через всю тундру, уклоняясь на этот раз влево от курса «Ан-20», тянулась все та же бесконечная труба. Широко зевнув, открыл глаза, могуче потянулся Жора. Тоже к иллюминатору — самое естественное движение души пассажира.

— Труба, — констатировал он. — Сначала в СЭВ, а там — в Чехословакию, Венгрию, Италию, Германию… И… — Он запнулся. Вполне возможно, на этом его географические познания кончались. — Ну, и в другие страны. Но ты мне, друг, вот что скажи, — потребовал он, — мы им и нефть и газок, почему же они к нам пивопровод не тянут? Пивко-то у них есть! «Пильзенское», «Будвар», «Сенатор», «Радербергер», «Праздрой», «Шуменское»… Вот у тебя, чувствуется, незаконченное высшее — не куришь, мало говоришь, так объясни, почему пивопровод они к нам не тянут?

Фомичев ответить на этот вопрос не смог.

«Эх, пивка бы! Эх, пивка бы! Эх, пивка бы!» — хрипел «Ан-20». Заскрежетало что-то. С удвоенной силой взвыли двигатели. Толчок. Пробежка с подпрыгиваниями. Сели. Неужели уже Тюмень?!

Оказалось — Ханты-Мансийск…

— Эй, летчик! — заволновался Жора. — Когда же мы в Тюмень полетим? В рот тебе кило конфет!

— Заправимся — и полетим, — спотыкаясь о чемоданы, прошел мимо второй пилот. — Всем на время заправки необходимо выйти!

Недовольно ворча, пассажиры заторопились к открывшемуся в хвосте люку.

— Летчик высоко летает, много денег получает! — меланхолически язвил Жора. — Бен, боюсь — подведем мы из-за летчиков родную Подбазу, опоздаем.