Ворчливая моя совесть - [29]

— А… А…

Отпустив почему-то сосок — наелся, может, а может, и впрямь с обдуманным намерением, — на Фомичева смотрел не кто иной, как Анатолий Серпокрыл. Копия его. В миниатюре.

— А… А как его зовут? — крикнул Фомичев.

Снисходительная усмешка тронула ее губы.

Заслоняясь, застегиваясь, она приблизилась чуть к его уху:

— Тима его зовут. Тимур…

— Тимур… Степанович?

— Пока Степанович.

«Пока? Как это — пока?»

Для того чтобы с соответствующей серьезностью обдумать это, Фомичев уставился в иллюминатор. Внизу, почти по курсу самолета, забирая влево, пересекая тундру, тянулась черная полоса. Трасса газопровода. Его еще только делали. Сваривали в одно целое разной длины плети.

— Посмотри, — послышалось сзади, — тут нефть будет струиться!

Смешно пошевелив усами, ферт с картофельной головой открыл глаза, тоже бросил в иллюминатор ленивый взгляд.

— Правильно! Возьми пирожок с полки!

Они еще долго перекрикивались через весь самолет, не обращая ни малейшего внимания на прочих пассажиров. Наконец тот, что с усами, снова задремал. Угомонился и тот, что сидел сзади. Фомичев поглядывал в иллюминатор. Тундра простиралась под крыльями, серовато-зеленовато-рыжеватый простор в частом накрапе озер, причудливо соединяющихся, сливающихся друг с дружкой, болота, болота… Чего больше — земли или воды? А реки до того извилистые — ненцы говорят: как утиные кишки. Реки, реки… Буровые вышки изредка проплывали внизу, с вытоптанной вокруг них, оголенной, истерзанной почвой. Красные, колеблющиеся языки газовых факелов… Значит, нашли, добурились!..

Вой двигателя стал душераздирающим, «Ан-2» трясся как в лихорадке. Удар. Толчок. Еще… Подпрыгивание… Замер. Тише, тише… Тишина. Из кабины, полусогнувшись, вышел один из летчиков, с виноватым видом развел руками:

— В Тарко-Сале пришлось сесть. Погода…

— Когда же в Салехард? — возопили пассажиры.

Проснулась и картофелина с усами.

— Что? Где начинается авиация, там кончается порядок? Да? — Усы его возмущенно топорщились. — Бен! Слыхал?

— Слыхал, — откликнулся его друг, — с такими темпами до Москвы мы знаешь когда доберемся?

Летчики ушли в порт. Узнавать. Большинство пассажиров выбрались наружу, топтались у самолета. Фомичев пригласил выйти погулять и Галю. Она отнекивалась сперва, дождь, но он выхватил из рюкзака японский зонтик.

— Бронников жене своей передать просил.

Выбрались из самолета, Фомичев раскрыл зонтик — алые маки по синему полю.

— Лазарев тоже такой купил, — сказала Галя, — такой и еще два. Прихожу вчера — а вся квартира в зонтиках.

— Что же ты не взяла, в дорогу-то? — Фомичев не мог оторвать взгляда от Тимура Степановича.

— Не сахарные, не растаем, — сказала Галя. Засмеялась. — Что? Похож?

Фомичев облизал пересохшие губы.

— Так это… — начал он нерешительно. — Это… Да?

— Да!

Улыбался ослепительным макам маленький Серпокрыл.

— А… А как же Лазарев? Он же… Он догадался?

Галя молчала.

— Теперь я точно… Теперь — знаю! — сказал Фомичев. — Уверен… Это Лазарев его… Толю… Толкнул или еще как-то, из мести!..

Галя не поняла. Наморщила округлый высокий лоб. И рассмеялась вдруг горько. Поняла.

— Фомичев, Фомичев!.. Чокнулся?

Тимур Степанович тоже засмеялся. Забулькал, показывая розовые десны. Словно сам Серпокрыл смеялся над Фомичевым. Галя поагукала сыну, счастливо поразговаривала с ним. Потом лицо ее снова затуманилось.

— Иду я с ним как-то, — произнесла она, глядя в сторону, — с Толей. И вдруг — Лазарев. Откуда он взялся — ума не приложу. Мы думали — нет его на буровой. Специально встретились — поговорить. Белая ночь… И вдруг Лазарев. Бежит. А Серпокрыл, Серпокрыл-то — попятился, попятился… Ка-ак бросится в сторону. Сапог в грязи завяз, остался, а он с одним сапогом убегает. Вроде тебя — как ты тогда, в первый день, помнишь? Тоже сапоги увязли…

— У меня оба, — облизал пересохшие губы Фомичев.

— А у него — один. Лазарев до сапога добежал, вытащил его из грязи и ко мне. Я думала — ударит сапогом. Степа, говорю, осторожней, я, Степа, в положении. А он: на, говорит, отдай ему, простудится. И протягивает, значит, сапог. Я взяла… — Галя все так же смотрела в сторону, не на Фомичева. — Летчики идут, — произнесла она буднично, — наконец-то…

— А я думал, что… Что его Лазарев…

Она снисходительно улыбнулась. Такое предположение снова показалось ей невероятным.

Подошли летчики. Виновато разводя руками. Погода…

— Погода… — разводили они руками. — А когда Салехард примет — неизвестно. Обратно летим, домой. Кто хочет, пусть остается в Тарко-Сале. Отсюда есть шансы выбраться. Три-четыре борта в день…

— Вернусь, — вздохнула Галя, — куда я тут, с Тимкой? А вдруг ночевать придется. Вернусь, — она поправила ребенку шапочку, — Лазарева все равно дома нет, — сказала она не совсем понятно, — да и в Салехард мне еще рано. Это я так… Терпежу не стало, вот и сорвалась. Мне туда дня через четыре надо, даже через пять. Так что…

Фомичев остался. Остались, разумеется, и друзья, увенчанные одинаковыми кепками. Пошли вместе искать буфет. Дружки переживали. Крыли улетевший «Ан-2» почем зря.

— Авиация — задохнись она! Быстро, выгодно, удобно! Так до Москвы нынче можно и не добраться!