Вопрос - [8]

— Что-то около всего полудня… примерно, так же как и последний раз.

— Сильно болело?

— Нет. Он сразу успокоился, как только прошли первый испуг и боль. Он хотел играть снова, как только мы успокоили его.

— Хорошо. Возвращайся в его пещеру и, если хочешь, можешь спать. Нет никакой необходимости наблюдать за ним.

Девушка покорно поднялась и вышла, а Марк повернулся к жене, которая в течение всего разговора почти неслышно плакала. Он присел рядом с ней на колени и нежно повернул к себе ее лицо.

— Это не хуже, чем было в прошлый раз. Ты слышала Элиту и видела это сама. Что-то еще случилось? Нет оснований винить себя, а не меня.

— Нет, есть! — она говорила взволнованно, но слова все равно были еле различимы. — Есть все причины обвинять меня в этом. На этот раз он упал именно из-за меня. Он скучал по мне и беспокоился, а когда увидел меня, то побежал и споткнулся…

— Но ведь это я увел тебя, — заметил Марк.

— Знаю. Я уже об этом думала. Если бы я была твоей рабыней, а не женой, это бы еще что-то значило. Я не хотела идти, но не проявила твердости, чтобы отказаться, пока не стало слишком поздно. Нет, Марк, вина здесь моя. Это моя ошибка. Проклятие на мне.

— Ты меня не убедила. Любая вина, в которой ты себя обвиняешь, так же легко может относиться и ко мне. Во всяком случае, нет никакой разницы: будь это проклятие на тебе, на мне, на обоих нас или это просто беда, предназначенная человечеству вообще, это мое испытание и моя борьба.

— Да, тебя не убедить. Я знаю, что тебя может убедить. Ты не уверен в том, на ком лежит проклятье — на мне, на тебе или на нас обоих, потому что дети, которых это касалось, как мои, так и твои, они принадлежат нам обоим. Я думала об этом тоже. Ребенок Элиты…

Ее голос сошел на нет в то время, как она не спускала с него глаз. Несколько секунд он обдумывал услышанное, затем отрицательно покачал головой.

— Нет! Ты сама дала ответ на это несколько минут назад: ты — моя жена. Проклятие на ком-нибудь из нас или затруднения у кого-нибудь из нас — это проклятие или затруднения для обоих. Не то чтобы я не знал, кого из нас это касается, но мне это безразлично.

— Но почему же ты стареешь без сыновей, когда боги рассержены на меня? Я все равно не верю, что кто-то может бороться с богами. Если ты будешь пытаться это сделать, то они просто рассердятся и на тебя тоже. Забудь, что я дарила тебе сыновей; мы уже получили достаточно предупреждений. Кирос присоединится к остальным. Ты это знаешь так же хорошо, как и я. Возьми Элиту…

— Нет! — Марк был еще более взволнован, чем раньше. — Я сказал тебе, это не твоя вина. Если боги или демоны наказывают тебя, то я проклинаю их, а не тебя, и буду бороться с ними…

— Марк! — в голосе женщины слышался испуг. — Нет! Ты не можешь этого сделать.

— Могу! Сколько угодно! Если так ты себя почувствуешь лучше, то я тебе скажу: это не боги и не демоны, и даже не проклятие. Думаю, я просто стараюсь узнать то, что должен узнать человек. Но если мои сыновья были убиты любым живым существом, то я буду с ним бороться, и мне все равно, кто это будет: демоны, люди или кто-то еще. Я не хочу слышать никаких слов о пощаде ни от тебя, ни от кого-то еще.

— Но если ты уступишь и прекратишь бороться, они могут пощадить Кироса.

— Разве у меня есть какие-то основания верить в это? Они, если это вообще кто-то, не пощадили маленького Марка, или Балама, или Кефа. Они не сделали никакого намека на то, что если я прекращу борьбу, то они пощадят Кироса. И ты это знаешь. Я еще не начинал бороться, когда умерли Марк и Балам. Ты не можешь привести ни малейшего доказательства, что в твоих словах есть хоть доля правды: ты просто надеешься!

— А что мне еще остается делать? – Ее голос снова упал до шепота.

— Ты можешь мне помочь. Ты сказала, что будешь помогать мне в главных вещах.

— Я не могу помогать тебе в чем-то таком, что отберет детей у других женщин, как у меня отняли моих. Почему я должна передать свою боль кому-то другому?

— Потому что если я научусь бороться с этой болезнью, то это знание отведет боль от других матерей. Можешь ты это понять или нет?

— Конечно, я это понимаю. Но в таком случае было бы правильно, если бы ты попробовал свои идеи на Киросе. Ты сделаешь это?

— Нет. — Ответ прозвучал без малейшего колебания. — Кирос — мой единственный оставшийся сын. Я уже отдал свою долю.

— И ничего не узнал.

— Я узнал достаточно, чтобы говорить вполне разумно с лекарями в Риме.

— И все они сказали тебе, что это невозможно вылечить.

— Что никто не знает, как это лечить, — поправил он. — Я бы не узнал даже этого, если бы не видел то… что видели мы с тобой. Видеть это три раза — это больше, чем мой вклад, и намного больше, чем твой. Возможно, мы увидим это еще раз, но если я вовремя узнаю то, что хочу, то мы увидим только часть. Наш сын будет жить.

— Но обещай мне, Марк… скажи мне, что ты не будешь испытывать свои идеи на других людях. Я знаю, что ты не веришь, будто есть какие-то другие пути, чтобы узнать такие вещи, но обещай мне… только не таким путем!

— А каков другой путь? — почти огрызнулся он, потом мягко добавил: — Я не могу обещать тебе этого, дорогая. Я готов для тебя сделать все, что угодно, кроме того, что я считаю неверным. Если боги вообще имеют к этому какое-то отношение, то это не проклятие, а предупреждение, приказ. Гален из Рима никогда не слышал более чем об одном сыне от одного и того же отца, который страдал бы этой болезнью. Я потерял троих, один остался. Если это делается преднамеренно, то это или предупреждение, или приказ, или вызов. Я приму во внимание предупреждение, я подчинюсь приказу, я приму вызов. Мне больше ничего не остается. Я обещаю тебе не проверять мои идеи на людях до тех пор, пока у меня будет другая возможность. Большего я не могу обещать даже тебе.