Вооруженные силы Чили: пример империалистического проникновения - [60]

Разговор с лейтенантом запаса

Журналист:В отношении боливийцев. Были когда-либо разговоры о боливийской армии?

Перес: Достаточно. Я служил как раз во время конфликтов с Боливией и Аргентиной. Главный враг — это внутренний враг; гражданский, и прежде всего плохо одетый, босяк. Потому что босяк — это марксист, а марксист выступает против единства государства, всей нации. Так вот, это и есть враг номер один.

Это враг внутренний. Враг внешний — это всякий, кто находится вне национальной территории. В чилийской армии все обучение направлено на то, чтобы внушить войскам, что врагами внешними являются Аргентина, Боливия и Перу. Не знаю, включили ли в этот список в последнее время также и кубинцев.

Одно время большая часть учений была направлена на подготовку войск к отражению возможного наступления через горы, то есть аргентинской армии. Боливийский вариант, можно сказать, оставался без внимания. Считалось, что для этого хватит карабинеров, части которых находились там, в Лаука и на границе, для сдерживания этих метисов. То же самое было в отношении перуанцев. Но как я понимаю, с тех пор как перуанцы имеют танки «Т-55», положение несколько изменилось.

В целом чилийские военные достаточно пренебрежительно относятся к вооруженным силам Перу и Боливии. Этого нет в отношении аргентинской армии, которую, на мой взгляд, они уважают.

Разговор с бывшим «черным беретом»

Журналист:В отношении Боливии вам что-нибудь говорили? Что?

Гонсалес: Да. Что это потенциальный противник, который, возможно, захочет возвратить утерянные территории. Нам говорили, как мы героически выиграли войну, — войну, которая принесла нам господство над этими землями. О боливийцах говорили как о людях низшего сорта, что это взбунтовавшиеся индейцы, направляемые иностранными державами. Что они действовали так потому, что заражены чуждыми идеями и глупостями. В общем, у них огромное чувство преклонения перед всем иностранным. Насколько я помню, ругали советскую заразу. Говорили, что русские — это «железный занавес», что там нет ни свободы, ни флага, ни демократии. О демократии говорилось много. Говорили, что в советской стране детей забирают у матерей и помещают в военные училища, где их превращают в бесчувственных людей. Что они не имеют семьи, не уважают своих родителей, а только Красное знамя, а это Красное знамя символизирует кровь.

Журналист:Когда-нибудь вас направляли за границу, например в соседние пограничные страны?

Гонсалес: Нет, только в Арику. Всегда почему-то Арика вызывала много беспокойства, не знаю почему. Я тоже был там, но в расположении какой-то воинской части, назвать которую тебе не сумею. Нас посадили в самолет, заставили спрыгнуть и сказали: «Красные идут сюда, стреляйте». В воздух подняли десятки шаров, мы расстреляли их все и заявили: «Мы остановили красных». Потом появились танки и другие подразделения, и нас заставили их атаковать, вклиниться огнем в их порядки. Потом самолет и возвращение.

Журналист:Резюмирую: они панически боятся партизан, перуанцев и боливийцев. Ты веришь, что офицеры этой части люди храбрые?

Гонсалес: У них много мистики, мистики немыслимой. Они живут с мыслью о том, что они существа высшего порядка. Они вдалбливают в головы солдат, что они существа высшего порядка, что каждый из них стоит десятка простых и обычных людей. Я никогда не вникал в существо приказа. Я должен был стрелять. Я не знал, в кого, как и где, но я должен был стрелять. Не зная, почему. И целью моей было убивать. Это было единственное, что я понял из всего, чему обучали.

Журналист:У вас воспитывали ненависть к рабочему классу?

Гонсалес: Да, воспитывали. Это началось, когда к власти пришел Альенде. С нами стали плохо обращаться, ухудшилось питание, офицеры питались отдельно и лучше, а нам каждую минуту говорили, что при правительстве Альенде для нас нет еды. Все это было с самого начала, с первого же месяца. С каждым разом с нами обращались все более жестоко, поднимали по боевой тревоге в 3 часа ночи, говорили, что взбунтовался такой-то полк или такой-то гарнизон. Нам говорили: в эти минуты идут уличные бои, взят такой-то город. Никто не знал, кто взял город, и не понимал происходящего. Да, теперь я понимаю, что речь шла о том, чтобы подготовить нас к мысли о неизбежности боев в промышленных районах. Все, чему нас обучали, мы делали потом, во время государственного переворота. В первые дни после 11 сентября были и уличные бои, происходили они точно так, как нас этому учили. И тогда же было это, что называется поддержкой с воздуха; мы действовали при поддержке с воздуха.

Журналист:Иначе говоря, вы уже тренировались. В каком году это было?

Гонсалес: В конце 1970 года. Уже тогда тренировались для захвата промышленных предприятий. И тогда же я услышал один разговор лейтенанта Лаббе с капитаном Ларрайном и понял, что при правительстве Фрея наше училище имело неприятности. В общем, майор Эскауриаса совершил ошибку.

Журналист:Он отказался вывести свою часть против генерала Вио, когда тот хотел осуществить свой план «Такнасо».

Гонсалес: Именно так. Говорили, что тогда Эскауриасу арестовали в министерстве обороны за участие в конспиративных совещаниях. И что он оставил в училище следующую инструкцию: если в 5 часов вечера его не освободят, то училище в полном составе и в боевом положении должно атаковать министерство и освободить его. Иными словами, должен был начаться военный мятеж. И вот 5 часов; специальные войска поднимаются по тревоге, поднимают и полк, в котором служил я, а также полки «Альта Монтанья» и «Гуардиа Вьеха», и уже начинают выходить, но в это время все видят, что Эскауриаса возвратился на своей машине. Так вот, Лаббе и Ларрайн солидарны с этим и, комментируя все это, соглашаются в следующем: любое движение, любое дело, с которым армия поднимается против Альенде, любая попытка захватить власть будет исходить из этого училища. Оно будет первым, кто выйдет на свержение правительства Альенде.