Я взяла последнюю книгу. В отличии ото всех предыдущих, она имела автора и, судя по предисловию, являлась этнографической работой. Книга называлась «Верования ослепленного народа: варвары и их бог».
В ней было несколько глав, посвященных традициям и устоям варваров. Первая касалась истории их бога.
«Варвары, если все-таки дают определение своему богу, называют его Поврежденным. Представляется, что это существо, состоящее из множества других существ, однако выяснить природу его частей не представляется возможным. Разум варварского бога, скорее всего, функционирует наподобие совмещенного разума ульев и муравейников. Варварские рассказы неясны и трудны для изучения, потому как обнаруживают в себе поражения мышления. Пример: червивая сотня проела глаза на небе. Подробные расшифровки записей приведены в конце книги.»
Я принялась искать слова, подчеркнутые ручкой, и нашла их. Желтая, пахнущая лимоном полоса была фундаментом для строк «Варвары говорят, что их бог — обратная сторона неба. Он подсматривает за миром сквозь звезды, но глаза его закрыты большую часть истории.»
Когда я отложила книгу, сестра спросила:
— Ты ведь поняла, почему я выделила эти цитаты? Можешь сказать похожую у нас?
И я легко процитировала по памяти:
— Он пребывает в инобытии по отношению ко всему, потому что все пустоты нашего мира не в силах вместить треть его истинной сущности.
— Да, — сказала сестра. Она подтянула к себе книги с осторожностью, которой не ожидаешь от человека, чиркающего в библиотечной собственности ручкой. Сестра достала из сумки тетрадку с бабочками, раскрыла ее, и я увидела записи, сделанные разными ручками, снабженные нарисованными в задумчивости сердцами, цветами и насекомыми.
Страницу короновала фраза «Дом богов».
— Трансрасовая теология? — спросила я. — Ты этим хочешь заниматься?
В принципе, в теологическом университете даже был такой факультет, о богах говорили свободно, и в то же время некоторые тайны хранили. Оттого трансрасовая теология с одной стороны перемалывала очевидное, а с другой — в ней были зоны умолчания, которые, собственно, и должны были являться центральными для сколь-нибудь настоящей науки.
Но что-то в записях сестры снова показалось мне опасным.
— Может быть, — сказала она, а потом принялась выписывать фразы из книг, одну за одной. Она меняла блестящие ручки с девичьим восторгом перед ними, и проходящий мимо мог бы подумать, что сестра ведет дневничок, посвященный мальчишкам и платьям.
Я смотрела на нее с волнением и чувствовала себя так, словно сестра болела. Одна эта мысль, невозможная и этим жуткая, заставила мое сердце скакать так громко, что за ним ничего было не услышать.
— Чего ты хочешь, Жадина?
— Я хочу, — она засмеялась. — Я хочу узнать, откуда пришли боги, и зачем мы им нужны.
И я подумала: она утонет, как Тит, ведь это запретное знание. Запретно даже думать об этом. Она потеряет свою жизнь. Мысль была по-детски глупая и такая же убедительная в тот страшный момент. Я подалась к сестре и обняла ее нежно и крепко.
— Зачем тебе это знать, моя милая?
— Затем, Воображала, что никто этого не знает. Если буду знать я, у меня будет весь мир!
Она мечтательно посмотрела вверх, в осеннее небо, где, по твоим представлениям, мой милый, живет ваш бог. И тогда я поняла, насколько она на самом деле Жадина. Сестра обладала ненасытностью нашего бога — она хотела поглотить весь мир.
У меня и мысли не было о том, что сестра откажется от своего опасного предприятия. Нет, наоборот, я знала, что она не успокоится, пока не узнает всего, что сможет.
— Не будь трусишкой, Воображала. Я тебя не забуду, когда узнаю все.
— Только не говори мне ничего, хорошо?
Сестра поцеловала меня в макушку.
— Хорошо, милая моя. Я ничего тебе не скажу о том, что узнаю.
Она ласково погладила меня по волосам. Я заботилась о ней чаще, чем она обо мне, но все же это я была для нее маленькой девочкой, младшей сестричкой, и нежность у нее была соответствующая.
Я спросила:
— А что ты уже выяснила?
— Что, не выдержала, Воображала?
Мы легли рядом, плед колол полоску открытой кожи между моей блузкой и юбкой. Сестра протянула руку к небу, и я сделала то же самое. Мы сплели пальцы, и я видела, как осеннее солнце проникает между ними.
Сестра сказала:
— Они пришли из пустоты. Я даже не думаю, что это космос, потому что и он не совсем пуст. Может быть, они из самого ничего, из нуля, который был до…
— До всего? — спросила я со страхом перед чем-то настолько огромным.
— Наверное. Но это не такой уж гениальный вывод, что они живут в пустоте. Мне интересно вот что: как они проникают в наш мир? Видят ли меня, например, сейчас?
И я теснее прижалась к ней, чтобы ощутить тепло ее тела и ванильно-медовый запах ее духов, слишком женский и удивительно ей идущий одновременно.
Ее золотые кудри вдруг напомнили мне волосы нашего бога, и я подумала: а что если она — его воплощение?
Мысль была страшная и богохульная, но в то же время неудержимо прекрасная. Я не устыдилась ее. А сестра сказала:
— Это облако похоже на машину, правда?
А я сказала, что не могу рассмотреть. И мы лежали так еще долго, даже опоздали на урок. Мой милый, клянусь, не было ничего прекраснее, чем хрупкость мироздания, которая вдруг открылась мне.
