Воля вольная - [13]

Жебровскому было сорок восемь. Невысокий, сутулый, смуглолицый и кареглазый, с небольшими редкими усиками. Илья внешне не был сильным, но внутренняя крепость, или даже жесткость ощущалась довольно ясно. Для промыслового, впрочем, охотника он выглядел слишком интеллигентно. Любой сразу бы сказал, что он не местный. Глядел спокойно, чуть изучающе, говорил мало и по делу, и только выпив, мог выдать что-то эмоциональное, что и выдавало внутреннее напряжение.

Он был вполне состоявшийся мужчина, в том смысле, что у него было много всего. Этот вот домик на берегу Охотского моря. Два его почти совсем взрослых сына пятый год учились в Англии, по-русски говорили с небольшим акцентом и жили в его большом доме в предместье Лондона. В Москве на Гоголевском бульваре жила жена Ильи. Был еще приличный подмосковный дом, где сейчас, кроме прислуги — жена не любила загорода, — никого не было. Все эти квартиры, дома и дорогие машины он заработал более-менее честно, и его благополучию многие завидовали.

Но иногда жизнь ставит перед людьми странные, нелепые с общепринятой точки зрения вопросы. Не перед всеми, конечно…

До поры бизнес очень увлекал Илью — у него был свой банк средней руки — и все шло неплохо, и жить было интересно, но с какого-то времени он очень ясно, прямо физически начал ощущать, что чем больше у него становится денег, тем меньше остается жизни. Менять жизнь на деньги было как минимум не умно, особенно, когда денег достаточно… Для чего достаточно Илья не знал, возможно, это и было главной проблемой. В его окружении этого не знал никто, только улыбались снисходительно на его нелепые вопросы, безо всякого желания понять или пускались в отвлеченные умствования, что примерно то же самое…

Говорят же, что думать вредно, так оно и есть, видно, весной прошлого года Жебровский продал весь бизнес. Не особо выгадывая, недорого и вообще не придавая этому значения. Лето провел довольно безалаберно, следуя сиюминутным, иногда довольно мелким желаниям и не особо понимая, что делать с собственной свободой. Так птичка, выпущенная из клетки в большой комнате, кружится растерянно, перелетает с места на место, то вдруг засвистит от радости, а то замрет, совершенно не понимая, что это все значит и как быть. Временами Илье совершенно ясно казалось, что напрасно он все это затеял, но и обратного пути уже не было. Это тоже было понятно.

Он решил ехать на большое сафари в Танзанию, где бывал не раз, купил самый дорогой тур на полтора месяца и начал уже собираться, как случайно, на дне рождения приятеля зашел разговор о соболином промысле в зимней тайге. Жебровский вернулся домой, просидел несколько дней в Интернете и ясно почувствовал, что очень хочет. Без Professional hanter[8], без черных следопытов, прислуги и повара… Один, в минус двадцать-тридцать-сорок… Так он оказался на Дальнем Востоке.

Не было никого, кто бы его понял. Людям, даже и близким, не очень свойственно глубоко задумываться над жизнью другого человека. Даже охотники, товарищи по элитному охотничьему клубу в сомнениях кривили лица, все подумали, что временная прихоть — как можно бросить здесь все, ради чего в конце концов и работал? Он и сам не исключал прихоти, но вот прошел год, и Илья опять был здесь.

Одиночество в тайге — крепкая отрава, однажды ее хлебнувший, если он чего стоит, не может уже отказаться, а отказавшись поневоле, страдает, как о невозможной, невосполнимой потере в жизни. По сути, это конечно же была городская блажь, но в тайге и один Илья чувствовал себя как нигде. В этот раз он взял с собой музыки и книг, чего не хватало в прошлый сезон. Все остальное на его промысловом участке было.

Дядя Саша приехал в семь. Долго ревел мотором в предрассветном узком проулке и, наконец, зацепив угол соседского забора, загнал «Урал» прямо во двор.

— Здорово, охотник! — Довольный, грузно слез с высокой подножки. — Кофейку врежем на дорожку!

«Александр Иванович Гусев» — так у дядь Саши было написано в паспорте, но и дети и старики в поселке звали его просто дядь Сашей, а многие и не знали, что он Гусев, — был под метр восемьдесят. Мощная, волосатая и вечно распахнутая грудь, руки, от одного вида которых становилось спокойнее на душе. Такими руками, казалось, можно и «Урал» за передок поддомкратить. Лицо красноватое, в шрамах, с седыми кустами бровей и усов. Глаза серые, смотрели умно и спокойно с чуть хитроватым, а чаще озорным прищуром.

Он был бригадиром рыбаков, трезво и глубоко любил свою работу, море, молоденькую жену и старый «Урал», на котором всегда ездил, как на легковушке, и подрабатывал, когда не было рыбалки. К дядь Саше в поселке прислушивались, потому что он был человеком правильным. Ничего его не меняло: ни деньги, ни горе, ни водка.

Дядя Саша вошел, не слушая протестов Жебровского — «все равно грязно», кряхтя, снял у порога кирзачи с завернутыми верхами и смятые пижонской гармошкой. Поддел пальцем единственную пуговицу камуфляжной куртки, натянувшейся на пупе. Под ней была только рубашка. Ни свитера, ничего…

— Садись. — Илья кивнул на стул и включил чайник. Тот был теплый и сразу засипел. — А Николай где?