Воля к жизни - [49]

В хату заходят человек двадцать. Те, кто пришли первыми, сели на лавках и на корточках на полу, а тем, кто явились последними, сесть негде, они греются и сохнут стоя. Хозяйка приглашает:

— Проходите, там в углу есть место. Залезайте на печь, бабушка и дети подвинутся. Где же вы так вымокли, боже ж мий! Роздягайтесь, ложите одежу на пич. Зараз сварю картоплю. Куда же вы уходите от нас?

Старуха, приподнявшись на локте, пристально всматривается в каждого из нас темными, блестящими глазами:

— Як уйдете, нимцы заберуть у нас останни пожитки.

С тяжелым сердцем уходим из хаты. Хозяйка дает нам теплые печеные картофелины.

— Возьмите в дорогу. Постойте, я вам сырой сейчас принесу. Сварите где-нибудь в лесу.

Невозможно забыть взгляды, какими провожают нас женщины с малыми детьми и старики. Они не могут уйти в леса. Бабушка, третий год лежащая на печи с больными ногами, куда она пойдет? Она глядит нам вслед так, словно ее, ее одну оставляем мы здесь с немцами!

Тяжело уходить. Но ясное предчувствие — мы вернемся, и вернемся скоро!

Шевченко приносит с походной радиостанции последние сводки. Красная Армия форсировала Днепр.

Наша разведка также приносит новые вести. Собрав огромный карательный отряд, немцы остановились в нерешительности в Маневичах. По деревням ходят слухи, что партизан в лесах больше тридцати тысяч. Эти ли слухи остановили немцев или боязнь двигаться по осенней распутице, опасение потерять в бездорожье автомашины и танки?

Холодно, сыро. Наступает утро, хмурый рассвет. Раненые опять на возах под палатками, лежат завернувшись с головами в одеяла. Сестры идут вдоль возов с ведрами кипятку.

Люди кашляют, спросонок нерешительно высовывают головы из-под палаток.

Совсем светает, но туман не расходится, он словно цепляется за траву, кустарники, ветви деревьев. Сапоги Лиды, идущей вдоль возов с ведром шлепают по грязи. От ведра валит пар, сливаясь с туманом.

— Товарищи, просыпайтесь! Чай идет, чай!

Больные пьют горячую воду, немного согреваются и веселеют. Делаем перевязки, сестры несут грелки. Раненые, отогревшись, начинают разговаривать. Кто-то поет: «По-над лугом зелененьким брала вдова лен дрибненький.» Печальная, старинная песня горя и труда живо напоминает нам людей, покинутых сейчас в осиротевших волынских деревнях.

Воз Кривцова стоит рядом с возом Нюры. Между возами горит костер, дым поднимается над палатками. Михаил Васильевич и Нюра почти всегда спорят горячо и как будто сердито.

— Если человек меня хоть раз обидел, он станет для меня навеки чужим, что бы я раньше к нему ни чувствовала. Для чего же тогда быть вместе? Друг должен быть всегда другом, и в большом, и в малом — во всем. Я признаю только такие отношения. Или все, или ничего.

— Нюра, вы не знаете жизни! Вы, значит, сами не испытывали того, о чем вы говорите. Живут не по прямой ниточке. Могут быть и ссоры и обиды, но настоящее чувство, оно над всем, оно выше и сильнее всего. Случается, и самого близкого человека можно невольно задеть.

— Невольную обиду можно простить. Но если сегодня ласковое слово, а завтра грубость, то пусть лучше не будет ничего!

— Нюра, вы не знаете жизни!

— Я знаю жизнь! — восклицает она со всей запальчивостью своих семнадцати лет.

— Слушайте, молодежь, не надоело вам говорить о чувствах? — смеется инженер-мелиоратор Суворов. — Что вы знаете о жизни? Не обижайтесь на меня — оба вы не знаете жизни. Ни до чего вы так не договоритесь. Обидел, не обидел… Разве в этом дело? Жизнь — это не прогулка, а борьба. Вот я вам расскажу случай, правдивый случай из жизни, как бы загадку вам загадаю, а вы разберитесь, кто тут друг, кто недруг и кто кого обидел. Есть под Черниговом местечко Чемер, в Олишевском районе, еще недавно на много километров тянулось там непроходимое болото. И была деревушка, стояла в ней хатка, жила в хате дивчина, ну, скажем, Люба. Сидела Люба у окна, ни на что не смотрела, никого не ждала, читала книжки про любовь, мечтала поехать в Москву. И вот появился в той деревне молодой инженер, назовем его Сергей. Поселился в хате неподалеку от Любы, познакомились. Спорили о дружбе, о любви. Девушка вздыхала: хочу в Москву или хотя бы в Киев. Только там может быть интересная жизнь, настоящие люди. А здесь никого и ничего, скука, комары. Зачем вы выбрали такую профессию — специалист по болоту? Я бы лучше умерла, чем иметь такую специальность! Всю жизнь прожить в глуши! Нет, я хочу так — или все, или ничего.

Сергей ее уговаривает: поработать здесь тоже интересно… «Может быть, и будет интересно лет через пять — десять, но я до того времени ждать не хочу». Так она решила и уехала в Киев. А Сергей проводил ее на вокзал, поцеловались в последний раз, поговорили о чувствах. Прошла зима на болоте, потом еще одна зима. Работали исследовательские партии, приезжали руководители из областей, составлялись сметы, проекты. Ходил инженер зимой и летом в сапогах выше колен, всегда в грязи. При керосиновой лампе писал. Разговаривал с бабкой хозяйкой о картошке, о дровах, носил ей в ведрах воду из ручья. И вот пришло лето — съехались на болото колхозники из трех районов. С песнями, со знаменами, с духовым оркестром. Стали копать канавы, прокладывать трубы. Люди. соревновались, работали сутками напролет, много героев, знатных людей выросло на этой народной стройке. Две с половиной тысячи гектаров чернозема появилось на месте болота. Золото, богатство! Вот приезжает Сергей в министерство, в Москву, и там одна девушка спрашивает его: «Вы откуда — с Чемера? Вот счастливый! Вот бы где я хотела быть!» — «А разве плохо вам в Москве?» — «Ну что же может быть хорошего в главке? Скука, переписка Возьмите меня на Чемер с собой». Вот вы, Нюра, говорите, что знаете жизнь, так разберитесь, кто тут прав, кто виноват и кто кого обидел.