Воля к жизни - [47]

Значит, в самом деле критический момент, если в бой бросают охрану санчасти. Лошадей заводят в чашу. Трещат оглобли и ветки молодых елок. Широкий воз Георгия Ивановича никак не проходит между двумя елями. Георгий Иванович спокойно, неторопливо помогает ездовым проталкивать повозки.

Переходя от воза к возу, осматриваю раненых. Бывалые бойцы говорят:

— Стреляют не густо. Артиллерии и минометов нет.

Несут раненного в бою. Это разведчик Левкович, он без сознания, у него прострелен мочевой пузырь. Еще раненый идет сам, опираясь на руку товарища. У него прострелено плечо.

Темнота наступает медленно. Кажется, что сумерки тянутся несколько часов. Всю ночь, в темноте, идет бой. Новых раненых некуда класть. Нет свободных возов для них. Срываем ветки с деревьев, делаем настилы на мокрой земле, иные раненые без сознания, в шоке, другие громко стонут. Впрыскиваем морфий, вливаем в рот по нескольку глотков самогона.

Почти непрерывно слышна одна и та же просьба:

— Пить! Пить!

Кончилась вода во флягах. Светает. Бой продолжается. Воды нет! Что делать? Надо рыть колодцы. Надо оперировать. Скорее оперировать!

Сестры и ездовые в разных местах начинают рыть колодцы. Вода выступает из почвы на небольшой глубине, но просачивается медленно. Сестры набирают вод> черпаками, разливательными ложками. Вода с песком, мутная, ей дают отстояться и сливают ее в ведро Выливают лизол в ведро, смачивают в растворе халаты Раскладываем операционный стол, развертываем над ним палатку из парашюта.

Стрельба не утихает. Пересохшими губами раненые просят пить. Иные, выставив руки из-под навесов над возами собирают в пригоршни капли дождя Шевченко набирает ложкой воду в колодцах и поит раненых, переходя от воза к возу.

Стерилизуем инструменты Моем руки обрабатываем их неразведенным йодом. Надеваем влажные стерильные халаты, маски. Начинаем оперировать.

Последнюю операцию, на мочевом пузыре, делаю в сумерках. Бой кончился. Предателей рассеяли и отогнали. Все соединение ждет, когда я кончу операцию, чтобы двинуться дальше Быстро темнеет. Операция идет под общим эфирным наркозом Почти ничего уже не видно.

— Георгий Иванович, найдите карманные фонари!

Два бойца подходят к нам и зажигают над операционным столом карманные фонари. Один фонарик с аккумулятором другой с динамкой, и надо непрерывно крутить динамку. Несколько человек делают это по очереди, сменяясь, когда заболит рука. Привычными жестами Аня подает мне щипцы, зажимы, ножницы, салфетки, тампоны. Лицо Ани почернело от холода и усталости. Скоро двое суток, как она на ногах.

Под дождем

Снова идет дождь. Но теперь мы радуемся ему, как другу. Он помог нам оторваться от немцев. Погода не летная, и их авиация не может проследить нас. Командование разрешило разложить костры. Мы раскладываем их около возов, чтобы хоть немного согреть раненых. Мокрые ветви трещат и дымят. Тучи висят низко, дым стелется над землей. Горьковатый запах дыма, мелкие капли дождя, как туман.

Что же это было с нами вчера?

Да, то был тот самый отчаянный, критический момент, какого я ждал с трепетом уже давно, ждал тревожно, сам боясь себе в этом сознаться Каждый из нас смотрел прямо в глаза смерти. Но только мгновение растерянности, одно мгновение, а затем… Все работали вокруг меня, и я работал. И командование, и люди санчасти вели себя так, словно все эти «внезапно» и «вдруг» были заранее продуманы и запланированы.

— А это действительно так, действительно заранее продумано и запланировано, — говорит Шевченко, когда я делюсь с ним своими впечатлениями. — Немцы кичатся своей организованностью, а посмотрели бы вы, какая суматоха получается у них, когда они лицом к лицу сталкиваются с нами! Мечутся, кричат, без толку палят. Если бы мы, партизаны, вели себя так, мы бы не дожили и до 1942 года. У нас на случай внезапных столкновений есть предварительная инструкция командования, какое подразделение продвигается вперед, какое держит оборону справа, какое замыкает, прикрывает колонну сзади Быстро образуется круговая оборона. Это уже издавна заведенный порядок, его знают все, и как бы неожиданно ни было столкновение, мы к нему готовы. Множество было таких случаев и в прошлом, и в позапрошлом году…

— Жутковато было, Тимофей Константинович? — спрашивает Федоров.

— Да, признаться, был момент.

— А как же? А как вы думали? — участливо говорит Федоров. — Живой человек разве может остаться равнодушным в такую минуту? Тем более в первый раз. Я, когда впервые в жизни столкнулся с вооруженными немцами, сразу все мысли растерял. Смотрю — вот так шагах в десяти от меня стоит немец в плаще с автоматом. Никаких мыслей не осталось, чувствую только, волосы приподнимаются на голове и фуражка вырастает, как гриб, — смеется Федоров. — Не помню, как вынул пистолет, выстрелил три раза, не знаю уж, убил или не убил — сразу наутек. Потом уже, когда переплыл речку, сижу на том берегу, слышу отчаянную стрельбу в селе, тогда только подумал: «Вот же дураки, ведь они могли спокойно меня окружить, догнать, изловить, как зайца!» Их полное село, а я был один. С тех пор стал спокойнее, но оставаться совершенно невозмутимым — может ли это быть? А к бомбежкам с воздуха до сих пор не могу привыкнуть. Ужасно это неприятно и тяжело.